От войны до войны

На кладбище Семи Свечей хоронят лишь цвет духовенства, места там хватает, и могилы не лепятся одна к другой. Захоронения начинались у стены храма и тянулись в глубь старой кипарисовой рощи. Адриан лежал последним, и принцесса добрела до цели, когда вечер плавно перерос в лунную ночь. Твою кавалерию, у надгробия Эсперадора кто-то был, кто-то в широких бесформенных одеждах. Монах, раздери его кошки! Вроде со дня избрания нового Эсперадора ночные бдения на могиле усопшего прекращаются? Первой мыслью принцессы было повернуться и уйти. Нет, она не испугалась, просто не хотелось говорить с чужим человеком, который наверняка окажется ханжой или фанатиком.

– Фокэа, – окликнувший ее голос был негромким и приятным, но почему она «фокэа»? Матильда где-то слышала это слово, но что оно значит, не помнила. Как бы то ни было, уйти теперь было неприлично. Женщина миновала два высоких дерева, словно охранявших могилу Адриана, и обомлела. Перед ней стоял олларианец в полном облачении!

Сама Матильда никогда с талигойскими еретиками не сталкивалась, но знала, что черные сутаны с белыми воротниками носят именно они. Истинные эсператисты считают черный цвет цветом вызова, не подобающим слугам Создателя, смиренно ожидающим возвращения Его, а тут на тебе! Еретик в святая святых Агариса!

Олларианец сделал шаг навстречу, оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Он был весьма недурен собой.

– Их должно быть восемь, фокэа – еретик внимательно посмотрел на Матильду, – семь и одна. Она горела отдельно, но теперь не горит.

– Как вы меня назвали, сударь? – Твою кавалерию, не хватало, чтоб ее увидели болтающей с олларианцем!

– Есть свечи и свечи, – собеседник не удосужился ответить. – Сначала была одна, затем стало девять. Одна погасла, и ее зажгли вновь, но с другого конца. Пламя восьмой видят лишь избранные…

Сумасшедший? Похоже. Только сумасшедший мог заявиться в черном балахоне на могилу Эсперадора, да еще ночью. Хотя, можно подумать, она пришла днем.

– Сударь, не могли бы вы оставить меня одну?

– Нет, – покачал головой еретик, – это опасно. Для тебя.

– Я не боюсь покойников! – отрезала Матильда. – А от разбойников у меня есть пистолет.

Пистолета у нее не было, и зря. Больше она без оружия из дому ни ногой. Монах не опасен, но все равно ночью нет ничего лучше заряженного пистолета. Если ты, разумеется, не в постели с любовником.

– Разбойников здесь нет, – священник придвинулся еще ближе, – здесь никого нет. Идемте, я провожу вас. В память великого сердца и великого разума.

Уйти? Еще чего! Она пришла к Адриану, и никакие сумасшедшие аспиды ей не помешают.

– Его здесь нет, фокэа, – тихо произнес олларианец, – нет и никогда не было. Его вообще нигде нет. Но ты есть, и он хотел, чтобы ты была. Он виноват перед тобой, но он не мог иначе. Он был восьмым и стал первым из семи, он искал девятого и не нашел, а тот был рядом.

Какой бред! Это слишком даже для сумасшедшего, бродящего ночью по кладбищу в черных тряпках. И что все-таки значит «фокэа»?

– Никто из четверых не станет Одним, а Один может заменить любого, – безумец продолжал говорить внятно и торопливо, – только кровь помнит, фокэа, кровь, а не разум. Было четверо и один. Старый долг не заплачен, старые раны не залечены, а время на исходе.

Кэртиана смотрит в Закат и ждет, долго ждет. Спасение может родиться лишь из гибели, ведь проклятие родилось из спасения, и ничто не ушло до конца. Ты должна знать, что цена Зверя – жизнь. Имя Зверя забыто, а Зову цена – смерть.

Зверь?! Сумасшедший он или нет, но вещи говорит странные. Таким тоном не скажешь «зверь заяц» и даже «зверь лев», а вот «Зверь Раканов» запросто, но ведь его нет, только нелепые старые рисунки. Как же она ненавидела герб Раканов, это четырехглавое чудище с птичьими крыльями и щупальцами морской гадины, и еще больше ненавидела тех, кто размахивал этим старьем.

– Идем, фокэа…

– Как вы меня называете?

– Так, как до́лжно.

– Ну нет, – разговор одновременно бесил и интриговал, – у меня есть имя…

– Здесь, – перебил олларианец, – имен не называют. Идем, и чем скорее, тем лучше.

Твою кавалерию, ведь не отцепится! Ладно, она дойдет с ним до ворот, а потом… Что «потом», Матильда не решила – звать сторожа глупо и по́шло, идти домой? К Роберу? Выждать и вернуться? Поглядим.

– Поторопись, фокэа, – бледное лицо было напряжено, – мы можем беседовать и по дороге.

– Вы сумасшедший? – прямо спросила Матильда.

– Возможно, – а вот улыбается он так же, как Адриан. Сын? Племянник? Но почему в черном?!

– Хорошо, – решилась Матильда, – идемте, но будь я проклята, если что-то понимаю.

– Ты не проклята, – утешил попутчик, – вернее, проклята не ты, хотя от этого не легче. Нам нужно спешить.

Нет, из них двоих кто-то точно рехнулся, а вернее всего, оба!

3