От заката до рассвета (СИ)

— Тихо, я сказал! На поле брани под Мышарой я видел черного всадника — с мечом и собачьей черепушкой при седле. Решил уже не свихнулся ли я от боли? А это был именно ты, готов об заклад биться! Уж не знаю, что ты там забыл среди воронья и моих павших товарищей…

— И ты там тоже был?

— Да. Истекал кровью. Подними руки!

Одноглазый медленно сделал, как он велел, но при этом как бы невзначай сдвинул повязку с правого глаза. На мгновение тьма из непробиваемой черноты обернулась бледно-голубым и раскрыла все свои секреты. Он увидел перед собой юношу, закованного в кольчугу. И если бы не оборванные шаровары, наскоро перевязанная голова и затравленный взгляд, парня можно было бы назвать даже угрожающим — шириной плеч и ростом он мог похвастаться знатным. Но не это беспокоило одноглазого больше всего. На сгибе локтя парень держал заряженный арбалет, направленный ему прямо в переносицу. Очень знакомый арбалет.

Проказа.

— Еще большой вопрос, что он собрался сделать с тобой после того, как ты уснешь, Гриш, — проговорил Богдан, не опуская оружие. — Видал я его вещички — метла, собачий череп да связка штыков! Добрые люди с такими вещицами не ходят. Не так ли, колдун? Что, отстал от своих?

После этих слов глаза Гриша округлились: он испуганно глянул на одноглазого, точно увидел того впервые в жизни, и юркнул поближе к своему защитнику.

— Тут ты прав, меня сложно назвать добрым малым, — ухмыльнулся одноглазый. — И спас я его не по доброте душевной — просто надеялся, что отыщу в развалинах хоть кого-нибудь, кто подскажет, куда полетела ведьмина упряжка. Но, увы, не срослось. Однако все, что я сказал мальчугану — чистая правда.

— Ты даже не назвал своего имени, — заметил Гриш.

— И вправду. Можешь называть меня Каурай,

Парень с арбалетом заметно напрягся, что не укрылось от Гриша:

— Ты знаешь его?

— Слышал об одном негодяе, которого так звали, — сообщил Богдан, крепче сжимая оружие. — Говорят даже, что на самом имени этого человека лежит проклятье, и произносить его не к добру. Этот черный-черный человек постоянно бродит по полям сражений, держась у войска в тылу, накликая на него неудачи и болезни. И в бою он, словно дьявол. А еще я слыхал, что любого дурака, который решит покрасоваться этим имечком, немедля ждет хорошая взбучка. Ты же не из таких?

— Увы, нет, — хохотнул одноглазый. — Но я бы предпочел, чтобы меня хорошенько проучили, чем действительно быть, кем я есть. Однако, я — Каурай, опричник, и нет на этом имени никакого проклятья, уверяю тебя. Если не считать проклятьем кучу золота, которую обещает за мою голову Крустник, князь Феборский. Но не думаю, что ты с ним в большом ладу.

— Смелые слова!

— Может, опустишь уже эту штуку? Она все-таки тяжелая, а у тебя уже пот со лба градом течет. Поди нелегко целиться одной рукой?

— Что?.. — удивленно моргнул Богдан и покачнулся. — Ты видишь меня в такой темноте?

— А еще я вижу, что этот арбалет раньше висел на моей лошади. Как и меч, который ты также взял без спросу. Я, конечно, уважаю ремесло верных сынов Пхеи, но уверен, что фуражировка это немного про другое.

— Шутки шутишь? — скривился парень. — А мне вот не до шуток. Твое добро пока побудет у меня, а попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус, колдун, я не посмотрю, что ты безоружен — долго в ножнах твой меч не пролежит.

— Вот это делать не советую. Порежешься еще. Лучше давай ты опустишь арбалет, и мы оба присядем у костра, чтобы наконец поужинать не как враги, а как просто случайные попутчики, которых свела бурная ночка. А то котелок уже начинает выкипать.

Каурай был прав — котелок уже давно требовал, чтобы его сняли с огня.

— Там лежит твоя невеста? — решил сменить тему одноглазый, кивнув на могилу в цветах.

— …да, — чуть помешкав, вымолвил Богдан почти неслышно. — Его сестра, — он кивнул на Гриша, который занимался котелком. Тень легла на его глаза:

— Гриш говорил, ты похоронил?..

— Ну, хоть одно доброе дело на моем счету, — выдохнул Каурай, когда заметил, как опускается арбалет. Только тут он осознал насколько проголодался.

Они сгрудились у котелка и принялись молчаливо пережевывать пищу. Каурай чувствовал себя ужасно глупо.

Богдан сидел, отложив меч подальше, и не сводил с одноглазого подозрительного взгляда. При свете костра выглядел парень не очень: под покрасневшими глазами залегли тяжелые мешки, нездорового цвета лицо покрывала грубая щетина. Это еще не говоря о больной руке на перевязи, да и ходил он неважно — сильно подволакивал ногу. Полный набор болячек, с такими заснуть будет ой как нелегко.

— Я ценю, что ты спас Гриша от смерти, пусть и преследуя какие-то свои цели, — нарушил затянувшееся молчание Богдан, не успели они вычистить котелок. — И… — он опустил глаза и, кажется, покраснел, — …и все остальное.

— Но?.. — поднял бровь Каурай.

— Но, — кивнул Богдан. — Тебе придется рассказать, что ты забыл в этих землях. Сначала скажи честно, ты — колдун?

— Нет, — мотнул головой одноглазый. — Будь я колдуном, то не болтал бы тут с вами, а, как и все колдуны в округе, резвился бы да упаду среди другой нечисти. Дикий Гон идет полным ходом.