Отара уходит на ветер

Несмотря на переход границы, парни чувствовали душевный подъём — словно в набег шли. Органы чувств обострились, мозги заработали быстрей и качественней. Пастухи отнюдь не чувствовали себя мурашами на просторах. Повторюсь — в степи живёт не так много людей, каждый кочевник на подкорке ощущает себя полновластным хозяином обширных зелёных владений, а не серо-бетонных квадратных метров, как горожанин. Отсюда и гулливерство степняка. Он наравне с весенним разливом рек, летними палами, зимними буранами. Вон хоть у Михи Иптышева спросите, он подтвердит. Кто такой? А приезжайте и познакомитесь. Этого мужика и через сто лет застанете. Пять раз разбойника хоронили, в 2009-м сам к нему с венком приходил, долго жить будет. Светлая душа. Как соскучится по всем — пускает слух о своей кончине, другим-то способом народ ведь не соберёшь. Зато после чудесного воскресения такой сабантуй, что свадьбы бледнеют, Тун Пайрамы детскими утренниками смотрятся.

12

И тут случилось такое, что подвергают сомнению критики легенд. И даже не из самых яростных. Поначалу не хотелось и мне вставлять в книгу начикнувшийся по хронологии эпизод. Но позавчера на одной из степных троп съехались мы с Володиным отцом грудь коня в грудь коня, и после дежурных вопросов: «Как поголовье?», «Как сами?», «Устоит ли погодка?» — я спросил: «Было такое-то или брешут люди про ваших?»

— Всё книжки свои пишешь, — хмыкает Василий Иванович.

— Прозвучало, как хернёй маешься, — говорю.

— Потому что пустое это, Лёха, — снисходительно сочувствует он мне. — В песок воду льёшь, никто ведь не читает.

— Есть и другие, — отвечаю ему.

— Три калеки?

— Девять здоровых.

— Кропал бы лучше научные статейки о животноводстве, — советует. — А за беллетристику и гонорары-то, наверно, не платят. Ненужное чтиво. — А ведь я диалог с вами вставлю, — бросаю холодно.

— Пугаешь? — усмехается Василий Иванович.

— Есть такое.

— Что ж, я неправду разве сказал?

— Истинную.

— А какого тогда пугаешь?

— А такого: у вас своя правда, у меня — своя.

— И какая твоя? — спрашивает.

— А простая, — отвечаю. — Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года Василий Иванович говорил о книгах так-то и так-то. Ничего лишнего не прибавлю. Да и личного.

— А смысл?

— А смысл — через десять лет ваша правда может провонять.

— Полагаешь, через десять лет вдруг зачитают с перепуга?

— А кто думал десять лет назад, что город степь подомнёт? — подмигиваю.

— Хитё-ё-ёр, — хвалит.

— Второе место после вас держу, — не остаюсь в долгу.

— Наверно, и про то напишешь, как русаков тут не любят, — испытывает, щурясь. — Правда же? Да чистая! Как ты под дулом стоял за семнадцать га на заливных — правда. Как хари чистил за пьянку. Как сам под забором валялся. Как лишал зарплаты за потерю телёнка. Как затрахал всех проверками, замордовал сверхурочной, когда батя тебя управляющим поставил.

— А вы, Василий Ваныч, разве не грешили таким?

— И я.

— А Стрельченко?

— И он.

— А братья Гаршины?

— Не меньше остальных, — не спорит. — Выхода у нас, сам знаешь, не было. Что раньше десятилетками строилось — мы в пять лет подымали, город прибыли ждать не привык. Теперь темпы эти отрыгиваются.

— Простят нас мужики, Василий Иванович, — успокаиваю. — Незлобивый они народ, по-хорошему наивный, чистый в сердцевине. Пройдёт время — всё быльём порастёт.

— А кто деревенским виноват, что они сами за землю не взялись? А, Лёха? Ну кто им не давал?! Кто?! Да и разве мы сами не пахали вровень с рабочими?! Не вровень — больше!

— Вот уже и оправдание себе ищете, Василий Ваныч… Да и я этим страдаю. Без оправданья давно бы пулю в лоб пустил. Как сейчас помню. Второй год степи. Конец ноября. Сумерки. Увязший в болоте гаршинский бычок. Дождь со снегом. И Гаршин-средний полосует пастуха Саяна Токоякова бичом. Куда попало. Без разбора. А Саян стоит навытяжку, не уклоняется, вздрагивает только. Не телом — одним лицом. Вздрагивает и: «Виноват, виноват, виноват». И я не мешаю расправе. Я в тот момент считаю, что Саян и правда должен был гнать КРС через конюховку, а не срезать путь домой. Я не хочу видеть, что тряпки на Саяне не по сезону, что хоть грязевые ванны на нём принимай — полстепи налипло. Он по-честному допас скот, но на концовку его не хватило, и он решается через болота — измёрз за день человек. И я ненавижу-презираю его за то, что он не железный, что смиренно сносит побои, что мы торчим в этой треклятой болотине, и это придаёт мне силы. Как-то же надо было вынести это всё. Первое время вывозил на злости, мощная штука… Не отмыться нам за годы прорыва, Василий Иванович, не отмыться. У нормальных людей ягнята, телята, жеребята рождались, а у нас — пять, пятнадцать, двадцать косарей потенциальных…

— Не пиши про это всё, не надо, Лёх, — просит. — Подставимся ведь.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — не обещаю. — Ладно, забыли. Лучше давайте к вашим пацанам вернёмся. Встречали они лосей или враньё это?

— Да лучше б враньё.

— Чё так?

— Один спорный случай на всю историю тень роняет.