Отава

Ленька обернулся: из кустов торчала голова в. мятой пилотке с зеленой звездочкой. Лицо молодое, со сросшимися у переносицы бровями.

— Село это какое будет?

— Терновская станица. Высунулась еще голова:

— Терновская, кажешь? Этот пожилой, с вислыми усами, шинель внакидку. придерживая перевязанную руку, вышел на дорожку, огляделся.

— Тут, хлопец, какое дело… Не знаешь, случаем, Качуров? У них пострел, как ты. Двое даже.

Ленька откашлялся, почувствовал вдруг озноб во всем теле. Глядел не мигая в лицо вислоусого.

Отвернулся старый солдат, пряча глаза. Поправил сползавшую шинель — звякнули медали на засаленных ленточках.

— Все полягли, весь полк… Двое вот остались та комиссар… Раненый. Не выдюжает, пока до своих добредем.

Подошел и молодой.

— Не каркай, Прохорыч, — сказал он осипшим голосом. — Задремал вроде… Курнуть нету, парень?

Ленька покачал головой. С видимой неохотой Прохорыч достал из кармана жестяную зеленую коробочку, молча протянул молодому. Колюче наблюдал, пока тот сворачивал козью ножку.

— Не жадуй, не жадуй, товарищу комиссару на затяжку оставь.

Густобровый, не разжимая губ с цигаркой, добродушно хмыкнул. Прикурил. Лицо его подобрело, кровь прилила к бледным щекам, а в щелках прижмуренных век — голубой смешок.

— Ух и скряга ты, Прохорыч, ей-богу. Там еще полная банка махры.

— Не твое… У того мешка есть хозяева. — Искоса глянул на Леньку, поглаживая забинтованную руку. — Батько их, Илья Кондратович… от самого Киева вместе топали. Гарный солдат был.

Прохорыч, дергая усом, долго смотрел за Сал, туда, где синели сады Озерска. Потом, вспомнив о чем-то, торопливо скрылся в тернах.

— Дружки закадычные, — кивнул молодой вслед ему. — Качуру в Озерске ахнуло, в болоте, что за селом. В разведку пошел и не вернулся. Так ходил сам старый шукать ночью. Автомат его, Качуры, нашел, пилотку, ремень… И ганс валялся дохлый. Может, живьем утащили, подлюки, человека.

Тем временем Прохорыч вынес из кустов туго набитый вещевой мешок, сунул Леньке в руки.

— Снеси, хлопец, Качурам… Думал сам… не могу детям его в глаза глянуть. Нехай пошукают хорошенько… Земле предадут.

Ленька задыхался: горький клубок подкатил к горлу, в лицо ударило жаром, будто из печи. Отец… струсил! Бросил товарищей в бою!

Не помнил, как и бежал через сад. Возле катуха протер исхлестанные ветками глаза, тупо уставился на сумку. Выравнивая дыхание, направился к раскрытой двери кухни.

Отец сидел в дальнем углу за столом. В исподней бязевой рубахе, выбрит. Горка поджаренных пирожков в глиняной миске. Макая в каймак, торопливо жевал, двигая оттопыренными, коричневыми от загара ушами.

От плиты шагнула мать.

— Боже, на тебе лица нету… Ай немцы?

Ленька отстранил ее, кинул к ногам отца вещмешок.

— На… В Озерске забыл. Прохорыч, друг твой, велел передать. Думают, погиб, как и все, весь полк ваш… А ты — дома.

Отшвырнул Илья ногой табуретку. Ступал тяжело, сцепив челюсти.

— Илья!

Анюта вцепилась мужу в руку, загораживая сына.

— Пусти… — хрипел он, силясь вырваться.

— Прости его, Илюшенька… Дите кровное, глупое еще… Не подумало, что сказать. Вырастет, образумится…

— Что уж ты, мать… Да пусти же.

Страшным усилием Илья провел рукой по взмокревшему лбу и опустился на ящик возле порога.

Глава четвертая

Ночью шел дождь. К утру прояснилось. За бугром, поверх малиновой каймы сальских круч, клубились тучи.

Спал Ленька на веранде. Подняв голову от теплой подушки, прислушался. В кухне бубнили голоса. Подумал, отец с матерью, но по кашлю догадался: дядька Макар. Мысль об отце вспугнула окончательно сон. Вскочил, застегивая рубаху, ловил ухом разговор.

— Да оно ить, сеструшка, знать, где брякнешься, соломки бы подстелил. Так-то. Бежать Леньке за Волгу…

— А ты что остался? — вплетался материн голос.

— Гм, я… На кой ляд нужен кому. Был бы в начальстве алилартейный, — горячился дядька. — Убегу, ну? А ораву на кого брошу? Оно ить до чертовой дюжины их, быстрюков, мал мала мельче. А с Ленькой — сурьезное дело, не шутейное. Комсомолец — раз, да и батька, скажут, на фронте… Одно к одному. Оно ить люди разные в станице, сболтнут слово…

Натужно откашлялся.

— От Илюхи писем боле не было?

Ответа материного Ленька не расслышал, но понял: о возвращении отца скрывает. Переступил порог, хмуро поздоровался. Дядька Макар, как и всегда, сидел возле печки. Сосал самокрутку, дергал из-под себя бурьян и подсовывал в огонь. Мать месила тесто.

— Аника-воин, — отозвался Макар на приветствие племянника.

Потоптался Ленька без дела возле порога, хотел выйти.

— Погоди, парень… Оно ить наши-то того… Станица голая. Беркутов вон с — вечера укатил… Дружок твой, Мишка. Ты как же думаешь?

Макар выжидающе глядел на Леньку мутными водянистыми глазами.

— Кобыла пускай думает: голова у нее здоровая.

— Ишь ты… Да я к чему? Тебя ради, дурака. Немцы не сегодня-завтра в станицу явются. В Озерске смолкло уже. Бои вон куда подались, стороной. Им Царицын нужен… Батька с ума сойдет, ежели с тобой тут чего такое приключится.