Отблески Света. Православное богословие красоты

4) Что может дать музыкальное переживание Баха, в чем состоит связь между музыкой и литургией?

Думаю, здесь важно понять два основных момента. Первое — это то, что музыка должна находиться на службе слова, точнее, Слова с большой буквы. Это музыка и составляет заглавную букву Слова… Это музыка отрывает Слово от человеческой болтовни, чтобы обнаружить его ось тишины, той тишины, что является «тайной грядущего мира» и покоится в Слове, как Дух покоится во Христе. Дух, дуновение: таков, возможно, смысл непрерывной басовой партии, к которой Бах так привязан и о которой он говорит, что «ее финал и конечная цель не могут быть ничем иным, как прославлением Бога и вибрацией души. Обычно подобный оборот не принимается во внимание, финал и превращается только в мычание и надоедливые припевы шарманок».

Бах придавал первостепенное значение языку, названию и тексту хорала или кантаты. Adagio его построены, как речи, малейшая модуляция кантаты выверена в соответствии с литургическим выражением. Страсти по Матфею как нельзя более тесно охватывают евангельский текст. Вся композиция этого произведения — это созерцание трагического и животворящего Креста.

Другой урок, который можно из этого извлечь, — музыка должна быть на службе слова, но также она должна, в согласии со словом, нести в самой себе богословские символы. Разумеется, они скрываются в полифонии, но в то же время вызывают ее разветвление и делают ее значимой. Повторение одной и той же ноты знаменует отходную дня, или конец жизни. Хроматический рисунок наводит на мысль о тревоге, о страдании, о Страстях. Союз двух природ во Христе (Бах очень «халкидоничен»!) выражается при помощи мужественного ритма и женственного трехтактного темпа. Впрочем, Бах делает свои ритмы и повороты более женственными всякий раз, как ему хочется подвести нас к воротам Царства…

Конечно, в этой музыке не все одинаково ценно. Существует, согласно выражению одного немецкого музыковеда, и «Бах за своей швейной машинкой». Итальянизм его не всегда удачен и часто нивелирует смысл текста. Суровая, лишенная украшений пасхальная кантата, как та, что озаглавлена Christ lag un Todesbanden, пробуждаете нас ностальгию по чисто монодийной старинной литургической музыке, григорианской или византийской, или даже музыке Монтеверди и Шютца. У Баха, как это часто бывает в барочной архитектуре, экзальтация затмевает воплощение. Тем не менее для нашего трагического века все спасено через чувство Бога распятого, и экзальтация воспринимается как мирная, бесконечно воскресная…

5) Бах воспринимается как одно из светил эпохи барокко. Однако барокко объединяло тень и свет, красоту и риторику. Как два этих противоположных духа барокко сочетаются в музыке Баха?

Понятие о «барокко», пришедшее на смену «классики», остается смутным и двусмысленным. Единственное его преимущество в том, что оно освободило историю европейской чувствительности (sensibilite) от некоторого «галлоцентризма», столь заметного, однако, при тех крошечных немецких дворах, где долгое время работал Бах.

Музыка Баха — не «чистая» музыка, она связана со словом, и те, кто слушает ее в чисто эстетической манере, ничего не понимая в немецком (или в латыни) и не пользуясь переводом, радикально ошибаются. Они превращают эту музыку в зрелище, каковым она не является. Хотя, конечно, барокко — это культура зрелища.

Или, скажем иначе, сложность, о которой Вы упомянули, вписана в эту встречу строгой красоты и риторики. Есть, с одной стороны, абстрактное по видимости совершенство, и, с другой — в Кантатах и Страстях — предельная чувствительность, чувствительность лютеранской Германии XVIII века, отмеченная пиетизмом (которому Бах, как я уже сказал, охраняемый своей церковной укорененностью, не полностью сдался, но влияние которого он испытал на себе). Здесь или там, в предельном или добровольном сиянии, ночь выходит на поверхность, романтизм дает о себе знать, — «через само излишество завитков происходит распространение возможностей» (Люк–Андрэ Марсель). История чувствительности состоит из композиций, которые медленно перемещаются, скользят по отношению друг к другу, как в «тектонике плит»! У Иоганна–Себастьяна Баха постоянно напряжение, с одной стороны, между мерой, равновесием, сдержанностью и, с другой — живым образом, неистовым выражением. Между невозмутимой ритмикой и бездонной патетикой, между трансцендентностью и Страстями, где уже дает о себе знать человеческая романтическая страсть… Бах лишен украшений, строг и одновременно «состоит из плоти, цвета, эмоций, одушевлен буйным исступлением» (Филипп Боссан).