Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)

Из всех возрастов именно пятнадцать лет – тот самый возраст, который очень сложно поймать; сложно вот так вот щелкнуть пальцами и сказать: «Вот таким я был в пятнадцать!» Меланхолик Жак даже не упоминает о нем, и все, что нам о нем известно, – это то, что где-то между тринадцатью, зенитом мальчишеского возраста, и семнадцатью, когда человек представляет собой нечто вроде пародии на юношу, существует такой период времени, когда молодой человек ежечасно перемещается между двумя мирами, его непрестанно бросает туда-сюда: то его влекут небывалые эксперименты, то – тщетные попытки вернуться в те дни, когда ни за что не нужно было платить. К счастью, сверстники не больше нашего помнят о том, как мы вели себя в пятнадцать; тем не менее вот-вот поднимется занавес, и мы увидим, как безрассудно повел себя Бэзил в то лето.

Все началось с того, что Маргарет Торренс, поддавшись тяге к идеализации, свойственной большинству рассудительных девушек, стала всем упоенно рассказывать, что Бэзил – это просто чудо! Привыкнув за прошедший в школе год верить всему, что говорят, и не найдя в тот момент больше ничего, во что бы можно было поверить, подруги восприняли эту информацию как непреложный факт. Бэзил внезапно превратился в легенду. Девушки на улице встречали его взрывами хихиканья, но он ни о чем не догадывался.

Однажды вечером, спустя неделю после приезда домой, он вместе с Рипли Бакнером после ужина пошел на традиционные посиделки на веранду к Имогене Биссел. Как только они показались на аллее, Маргарет и еще две девушки внезапно прильнули друг к другу, судорожно зашептались и стали носиться друг за другом по двору, издавая какие-то неразборчивые восклицания. Что это было, никто так и не понял, но кончилось все лишь с прибытием в лимузине Глэдис Ван-Шеллингер, которую с нежностью и помпой сопровождала горничная матери.

Все ребята немного отвыкли друг от друга. Те, кто учился в школах на востоке страны, чувствовали определенное превосходство, хотя оно более чем уравновешивалось их самым плачевным неведением относительно произошедших тут в их отсутствие романтических встреч и размолвок, сцен ревности и приключений.

В девять все съели по мороженому и расселись на нагревшихся за день каменных ступенях, храня смущенное молчание, отмечающее половину пути между детскими дразнилками и юношеским кокетством. Еще год назад мальчишки принялись бы кататься по двору на велосипедах; теперь же все просто сидели и ждали непонятно чего.

Они знали, что оно обязательно случится, это знали даже самые незаметные девочки и самые робкие мальчики; романтический мир летней ночи, сладко и крепко сжимавший их сердца, вдруг принял в себя и их самих, и тех, кто находился с ними рядом. Потоком отрывистых созвучий доносились их голоса до миссис Биссел, читавшей книгу возле открытого окна.

– Нет-нет, осторожнее! Сломается ведь! Бэзил!

– Рипли!

– И все-таки получилось! Смех.

…по Лунной бухте,
И они кричали нам…

– А ты видел…

– Конни! Нет, нет! Щекотно! Осторожно! Смех.

– Едешь завтра на озеро?

– Поеду в пятницу.

– Элвуд приехал…

– Разве? Элвуд приехал?

…ты разбила мне сердце…

– Да осторожнее же!

– Осторожней!

Бэзил сидел на балюстраде рядом с Рипли, слушая, как поет Джо Горман. Одной из вещей, о которых Бэзил сильно сожалел, была его неспособность петь так, «чтобы люди могли это выдержать». Поэтому он внезапно проникся восхищением по отношению к Джо Горману, приписав свойствам его личности захватывающую чистоту звуков, паривших в вечерних сумерках.

Эти звуки заставили Бэзила вспомнить другой, совершенно изумительный вечер, и других, находившихся вдали и оттого еще более очаровательных девушек. Ему стало жаль, что голос умолк; все стали меняться местами, наступила почти деловая тишина – пришло время древней игры «Говори правду».

– Билл, какой твой любимый цвет?

– Зеленый, – подсказывает кто-то из друзей.

– Тс-с-с! Пусть сам говорит.

Билл отвечает:

– Синий.

– А какое женское имя тебе больше всего нравится?

– Мэри, – отвечает Билл.

– Мэри Хаупт! Билл втюрился в Мэри Хаупт!

Эта девушка страдала косоглазием и считалась в кругу ребят олицетворением всего самого отвратительного.

– Кого бы ты хотел поцеловать больше всех? Возникшую в темноте паузу пронзил смешок.

– Маму!

– Нет! Кого из девушек?

– Никого!

– Нечестно! Штраф! Давай, Маргарет!

– Говори правду, Маргарет!

Она сказала правду, и мгновение спустя Бэзил с удивлением посмотрел с балюстрады вниз: он только что узнал, что нравится ей больше всех!

– Ну, надо же! – скептически воскликнул он. – Вот это да! А как же Хьюберт Блэр?

И возобновил дружеские пихания локтями с Рипли Бакнером. Оба тут же свалились с балюстрады. Теперь в процессе игры изучению подверглось тщательно опекаемое горничной сердце Глэдис Ван-Шеллингер.

– Твой любимый вид спорта?

– Крокет.

Это признание было встречено легким хихиканьем.

– Кто из мальчиков тебе больше всех нравится?

– Торстон Колер.

Раздался разочарованный ропот.

– А кто это?

– Так… Один мальчик с востока.

Это была уже явная отговорка.