Да-а, так бы мне, наверное, немного легче было уйти от тебя. Наверное, но далеко не факт. Я даже думать не желаю о том, что скоро придётся оторваться, расстаться, покинуть тебя — так я воспринимаю уход к Земцову на пару-тройку часов! И мне безумно нравится это моё странное состояние, эта наша словесная игра…
— А как же наши стражники, которые стоят у двери вот уже… час? Они больше тебя не смущают?
Ее губы вдруг обхватывают мочку уха, втягивают в рот. И когда она начинает посасывать, я забываю обо всем, и руки сами начинают путешествовать по гладкой коже ее спины. Я, конечно, забываю и свой вопрос, но она, чуть отодвинувшись, произносит горячим шепотом прямо в ухо:
— Я хочу смутиться еще разочек.
И я хохочу. Правда, только до того момента, как рука моей девочки ложится на мой вновь каменный член. О-о, я тоже хочу… и не раз!
Но нельзя. Не могу, не хочу, чтобы ей было больно снова. Я же не пацан, озабоченный похотью, должен понимать… я уже причинил ей боль в первый раз. Но именно таким — молодым, влюбленным по уши, и кипящим страстью к одной единственной, я себя сейчас и ощущаю.
И нет больше моего вечного одиночества, нет темноты — только свет, только ее тепло, только радость от прикосновений, только счастье быть любимым и любить самому.
Знаю, что нужно убрать ее руку. Но с нею я слаб и безволен, я не могу и не хочу прерывать эти неумелые, но настойчивые ласки. Да мне вообще все равно, что подумает обо мне Земцов. Тем более что я понял, как поступить и что ему предложить. Я уже знаю, как спасти всех нас. Я вообще очень четко и ясно представляю себе весь расклад.
Только мысль теряется, когда Милана, потираясь об меня, как маленькая кошечка, сползает вниз по моему телу.
— Не нужно, милая, это не обязательно, — желая, чтобы не останавливалась ни в коем случае, говорю я.
— Ты хочешь. Я знаю.
Я хочу. Очень. Это трудно не заметить. Член напряжен так, будто последний секс у меня был не пятнадцать минут назад, а в прошлом году! И я вновь жалею, что не могу видеть… но очень ясно представляю, как ее припухшие от моих бесконечных поцелуев губки раскрываются, как она облизывает их язычком, как медленно наклоняется, рассматривая мою плоть, и вбирает в рот только головку, совсем немного, ласково и осторожно. Но задыхаюсь от бешеных ударов сердца, кажется, где-то в горле и сжимаю зубы, чтобы не стонать, как мальчишка в свой первый раз.
И это в моей жизни уже было… десятки раз. Но разве тряслись так мои руки, разве бросало в жар от одного только движения женского языка по головке? Разве ТАК вообще бывает? Я не хочу помнить о том, что раньше мне нравилось жёстко и грубо, о том, что некоторые из моих женщин умели и любили, чтобы глубоко, чтобы в самое горло. Я больше не смогу так никогда. Только с нею… только сжимать кулаки, но никогда не толкаться глубже… Да мне, оказывается, и так достаточно-то всего пары минут! И я уже на самом краю… Но это только с нею…
… — Мне, конечно, очень нравятся твои стоны, — говорит моя девочка смущенно. — Но я слышала, как они смеялись там за дверью.
А я вот не слышал. Ничего. И себя самого тоже.
— Да пусть хоть обзавидуются там!
— Но как теперь им в глаза смотреть?
— Кому, девочка моя? Земцовским прихвостням? Будешь смотреть с гордо поднятой головой!
Нехотя, прерываясь, чтобы поцеловать ее вновь и вновь, я все-таки одеваюсь. Я "вижу", что она, расслабленная, залюбленная, лежит на том месте, где только что был я.
— Женя?
Неуверенность в ее голосе заставляет меня вновь вернуться, сесть рядом, провести ладонью вдоль обнаженного тела, подумав о том, что ни на минуту не хочу покидать мою девочку.
— Говори, и я пойду.
— Ты… вернешься сегодня?
Мне кажется, что если даже начнется война, если даже случится еще одна катастрофа, если даже камни с неба… я все равно приду! И даже быстрее, чем думаю сам.
— Да, да, конечно. Мне нужно поговорить с ним. Он ждет вообще-то. Но потом сразу… и, милая, я своих слов не меняю. Люблю тебя… а ты должна мне верить. Что бы ни случилось, что бы кто ни сказал. Как бы тебе ясно ни представлялось обратное. Ты должна мне верить. Ты поняла?
— Да.
Я ухожу в полной уверенности, что она будет ждать меня здесь в комнате, а я сам очень скоро вернусь….
36. Давид.
Наверное, у каждого человека в жизни однажды наступает такой момент, когда он находится между жизнью и смертью, когда кажется, что туда, в неизвестность ближе, чем в обратную сторону — к спасению. В моей жизни подобные моменты случались много раз. И я четко улавливал эту пограничную область. Сейчас до неё было ещё ох как далеко! Так съездили несколько раз по морде, в живот естественно, как без этого?
Но, видимо, я выглядел достаточно внушительно и живописно в потеках крови из рассеченной брови и с раздувшимися губами, потому что, когда трое козлов, избивавших нас, связанных, в каком-то подвале, освещенном неким подобием факела, неожиданно вышли, Регина бросилась именно ко мне!
И мне бы промолчать дураку! Насладиться заботливыми прикосновениями ее рук, но нет же! Сказал, не подумав: