Отброшенные в Африку

В последнее время у нас барахлил механизм управления главным двигателем из рубки, и с учетом того, что творилось на причалах, рисковать не стоило. Суда и лодки напоминали селедок в бочке, расстояние между ними измерялось миллиметрами. Не дай морской бог помять кому-нибудь борт, пусть и без того донельзя помятый – нужно будет платить. А уж за навал или удар о соседний корпус, пусть и не сильный, с белого сдерут по полной, если не разденут.

Я переживал за кэпа, ему было погано. Накануне отхода в Габон мы допоздна засиделись в баре с американскими моряками, которые на двух океанских буксирах притащили на рейд Лубы первую нефтяную буровую платформу. По-пиратски, с гиканьем они подлетели к берегу на катерах-резинках, ворвались в бар и, узнав, что мы русские и невзирая на наши протесты, подняли нас прямо со стульями, сдвинули столы, собрали с полок все спиртное и весело и шумно выжрали все до капли, напоследок забросав хозяина долларовыми бумажками. Ну и мы повеселились за компанию.

Поэтому на переходе было тяжко. Дежурная кэповская бутылка мало помогала и я, выцедив пару стопок коньяка, я решил перетерпеть и занялся работой в жаркой машине. Вместе с потом гадость стала выходить из организма, и к окончанию рейса я чувствовал себя уже вполне прилично.

Кэп не потел, но тоже потихоньку приходил в себя на сквознячке ходового мостика. Он выходил из известного состояния, потом снова входил в него, и к концу рейса пришел во вполне благодушное расположение духа. И если бы не очередной и, что хуже всего, неожиданный дурдом со швартовкой, то все бы и прошло как всегда – потихоньку.

Как бы мне ни не хотелось обойти и не вспоминать этот горький эпизод, это был поворотный момент в жизни, и потому нужно о нем рассказать.

Находясь в машинном и спустившись на микроуровень работы механизмов, я отвлекся от своих переживаний и просто выполнял команды кэпа. Сначала все проходило в стандартном режиме швартовки, пока не насторожила нелогичная и неуместная по времени команда «малый вперед» после уже отработанного назад тормозного реверса. Обычно после этого на кнехтах закрепляют швартовочные концы и дается команда «глушить главный». Так вот, команды глушить не последовало.

Все мои чувства и инстинкты в один голос заорали: быстро наверх! Поднявшись в рубку и увидев лежащего на руках у помощника-переводчика бесчувственного кэпа, я жестами объяснил, чтобы капитана немедленно вынесли из душной рубки и освободили мне место у штурвала. Ребята-аннабонцы перенесли кэпа на бак, а я стал швартоваться, пытаясь втиснуться между двух огромнейших деревянных нигерийских каюк. В конце концов у меня получилось растолкать их, и мы ткнулись носом в причал.

На пирсе уже мелькал белый халат портового медработника, который принял кэпа и на плечах поволок в какую-то пристройку, оказавшуюся офисом санитарной инспекции. «По крайней мере, там должен быть кондиционер», – промелькнуло у меня в голове.

Пока я привязывал пароход и устанавливал трап, на пирсе собралось много портового народу, который в характерной шумной манере обсуждал все случившееся. Я попытался сойти на берег, но в конце трапа стоял полицейский, который не позволил мне покинуть судно.

Примерно через час вернулся переводчик и сказал, что капитана повезли в госпиталь, но по дороге он умер. А меня просят прийти в комиссариат порта для дачи показаний. Туда меня проводит полицейский, который придет сменить того, что стоит у трапа.

В комиссариате меня усадили в отдельной комнате и забыли на долгое время. Через приоткрытую дверь я видел, как в кабинет к комиссару по одному заходили все члены моего экипажа и понял, что буду последним. Так и вышло: когда я остался с комиссаром один на один, он произнес на плохом, но более или менее понятном русском языке, что команда заявила, что, поскольку в швартовке гвинейцы участвуют только на палубе, то в рубке с капитаном был я один. Поэтому я должен рассказать, как и за что я его убил.

После всего случившегося я, честно говоря, запаниковал. Оказаться черт-те где, в одиночестве, да еще с вылитым на голову ведром лживых, но при этом очень серьезных обвинений. Что называется, приплыли.

Я, конечно, рассказал, как все было и все, что знаю – естественно, с учетом того, что в момент происходящих на судне трагических событий я находился в машинном отделении. Несколько раз полицейский комиссар (или кем он там был) просил меня выйти в коридор. Сначала в сопровождении охранника, а потом, по мере того как мой рассказ начал подтверждаться показаниями каких-то других людей, я выходил в коридор уже один и ждал там пока меня позовут обратно в кабинет.