Отчаяние

Тот самый солипсизм, то самое безумие, печать которого углядел я на лице самой первой несчастной. Вот оно – Отчаяние: не страх перед величественным механизмом ТВ, но сознание того, что ты один во тьме, что сотней миллиардов слепящих нитей обволакивает твои несуществующие глаза паутина…

…и теперь, зная это, я смету ее прочь – смету единым вздохом, пониманием.

Ничто не возможно создать, не зная доподлинно, как это делается: без сведенной воедино физической и информационной ТВ. Никакая Ключевая Фигура не может действовать, не ведая, что творит, не может создать Вселенную, не подозревая об этом.

Но такое знание удержать в себе невозможно. Каспар прав. Правы умеренные. Все, что вдохнуло жизнь в эти самые уравнения, раскрутится теперь, попусту повторяя самое себя.

Я поднял глаза к пустому небу, готовый сорвать с мира покров тайны – и не найти под ним ничего.

А потом мое имя прозвучало из уст Акили, и гибель отступила. Я взглянул на свою любовь – прекрасную, как всегда, недоступную, как всегда.

И, как всегда, непостижимую.

И увидел выход.

Я понял, почему Каспар не стал Ключевой Фигурой. Я нашел изъян в его рассуждениях. Непроверенное допущение. Незаданный вопрос, ответа на который нет до сих пор.

Может ли один разум объяснить – и тем самым создать – другой?

Уравнения ТВ не давали ответа. Канонические эксперименты не давали ответа. Ответ искать было негде – лишь в моей собственной памяти, в моей собственной жизни.

Всего-то и надо было, чтобы вырвать самого себя из центра Вселенной, чтобы предотвратить раскручивание клубка, – отбросить последнюю иллюзию.

Эпилог

Самолет приземлился; я начал снимать. Очевидец сделал пометку: «Кейптаун, среда, 15 апреля 2105 года. 7:12:10 по Гринвичу».

Встречать меня в аэропорт приехала Карин де Гроот. Вид у нее был поразительно цветущий – живьем она выглядела даже моложе, чем на экране, – хотя оба мы были уже куда как немолоды, и потери оставили неизгладимый след. Мы поздоровались. Я огляделся, вбирая в себя многообразие стилей – и в анатомии, и в одежде; не то чтобы более изощренное, чем где-либо в других местах, просто в каждом месте – свое, особый облик толпы. Похоже, по всей Южной Африке нынче в моде импозантные одеяния вроде сутан, покрытые темно-лиловыми симбионтами-фотосинтетиками. Там, у нас, на каждом шагу встретишь людей в глянцевых, приспособленных для дыхания и питания под водой одеждах.

После момента «Алеф» люди побаивались, что смешение сделает человечество чересчур однообразным. Но этого не случилось – во всяком случае, люди не стали более безлики, чем в Эру Невежества; не заставило же господство тогдашних примитивных непреложных истин (что вода мокрая, а небо голубое) всех до одного на планете мыслить и поступать одинаково. Воспринимать единую истину ТВ можно по-разному – вариантам несть числа. Что действительно стало невозможным, так это заблуждение, будто каждая культура создает собственную, отдельную от прочих реальность: ведь все мы дышим одним воздухом, ходим по одной земле.

Де Гроот мысленно сверилась с каким-то расписанием.

– Так вы прямо из Безгосударства?

– Нет. Из Малави. Надо было кое с кем увидеться. Хотел проститься.

Мы спустились в подземку, где нас уже ждал поезд; путь к вагонной двери освещен огнями. Без малого пятьдесят лет не был я в этом городе. За это время он здорово переменился. Все вокруг незнакомое; и на каждом шагу, хочешь не хочешь, перед тобой – ТВ. Точно хвастающийся новой замечательной поделкой ребенок. Казалось бы, чего уж проще – нескользящее, поглощающее грязь покрытие на плитках пола или светящиеся пигменты на живых скульптурах, – только даже такие незамысловатые нововведения притягивали взгляд, растолковывая свой уникальный способ сосуществования.

Ничто не оставалось непонятым. Никаких загадок, никакой магии.

– Когда я услышал, что в качестве мемориала Вайолет Мосалы построили Детский Сад, в первую минуту подумал, что ее бы удар хватил. Что говорит лишь о том, как мало я ее знал. Не понимаю, почему меня пригласили.

Де Гроот рассмеялась.

– Я рада, что вы проделали такой путь не только ради самой церемонии. Выступить на ней вы могли бы и по сети; никто не обиделся бы.

– Ну что вы, побывать здесь самому! Никакого сравнения!

Наша остановка, напомнил поезд. Придержал для нас двери. Мы оказались в опрятном предместье, недалеко от дома, где провела детство Мосала; правда, теперь вдоль улиц росли удивительные растения – она ни за что не распознала бы видов. И как растут деревья в Безгосударстве, увидеть ей не довелось. Мимо нас, глядя в безоблачное голубое небо, зачарованные его безупречной логикой, шагали люди.