Отчаянные меры. Драгоценный груз. Сущность зла

— Пока же мы возимся с этим дурацким ящиком, — прошипел Вонн. — Нас, того и гляди, засекут.

Из коридора донеслись звуки сирены: один близкий и другой как бы издалека. Роз вскочила:

— Что это?

— Тревога, — сказал Мэй. — Нас уже засекли.

11

— Что ты здесь делаешь? — спросил Герцог.

Дик Эриксон не спеша прошелся по камере и присел на краешек стола. Шаги его были беззвучны, как будто по камере двигалась тень. Когда пилот заговорил, Герцогу показалось, будто у него в голове включили знакомый канал. И все же это был он…

— Скорее, надо спросить, — ответил Диксон, — что ты делаешь здесь? — Он покачал головой. — От твоей ксенофилии, так у вас, кажется, называется привычка дружить с инопланетянами? — так вот, от твоей болезненной ксенофилии меня мутит. Поэтому вышел прогуляться и вздохнуть свежего воздуха. Хотя какой он, в камере, свежий…

Герцог также покачал головой и усмехнулся:

— Нет. С меня достаточно. Больше не желаю слушать твоих сказок, Эрик.

— И не надейся, — процедил пилот, — сказки тебе будут рассказывать арколианцы, к которым ты перебрался в постель.

— Неважно, с кем я в постели, — оборвал его Герцог. — Я могу быть с кем угодно, хоть с Лей Бранд.

— Только не надо хотя бы здесь упоминать ее имени!

— …и при этом все равно не буду укладываться в твои стандарты. Знаешь, сначала я просто не понял, что она в тебе нашла, но через некоторое время стал догадываться, в чем дело.

— Нет, не укладываешься, — покачал головой Диксон, словно не слыша последних слов. — Ты не укладываешься даже в норматив. И поэтому конец близок.

Герцог хмыкнул:

— Знаешь, должно быть, утомительно чувствовать себя правым во всем. В свое время я встречал людей с гигантским самомнением, но первое место по праву принадлежит тебе.

Образ Диксона бесцельно слонялся по камере.

— О чем ты говоришь? — рассеянно переспросил он.

Герцог подошел к металлическому зеркалу, вмонтированному в стене, и придирчиво осмотрел свое лицо. Оно было бледным, изможденным. Камера оставила на нем неизгладимый след. Воспаленные глаза, взлохмаченная голова, небритый подбородок.

— Большая разница — то, что ты думаешь о себе, и то, чем являешься на деле. Одно дело — быть лучшим и совсем другое — мнить о себе, как о лучшем. Лучшие не спиваются. Ты понимаешь, о чем я?

— Мне пришлось быть лучшим, — отрезал Диксон. — Никого другого в этот момент не оказалось рядом. Иначе я бы охотно уступил ему место. Мне пришлось пройти через Арколианскую войну.

— И Томасу Фортунадо тоже, — напомнил Герцог. Он говорил нарочито тихим, спокойным голосом. — И он не рассказывал об этом на всех перекрестках.

— Фортунадо, или Счастливчику, как называли его в эскадрилье, в конце концов не повезло. Несчастливчик мертв.

— Как и ты! — воскликнул Герцог, оборачиваясь к нему. — И то, чем ты занимался после войны, не назовешь борьбой за выживание. Утопить горе в алкоголе и себя вместе с ним — это лучший выход из района боевых действий?

Диксон смущенным взором уткнулся в пол камеры. Его изображение замерцало.

Герцог сделал шаг ему навстречу:

— Что с тобой?

— Ничего, — пробормотал пилот. Оглянувшись по сторонам, он гордо выпятил челюсть:

— Мы сделали все необходимое, чтобы победить в той войне.

— Но не победили, — заключил Герцог. — Война была просто прекращена, войска отозваны с рубежей — и больше ничего. Теперь мы учимся на собственных ошибках. Война — совершенно бесполезное занятие для мыслящих существ.

— А «не мыслящие» и подавно ее не ведут. Они только охотятся. Поэтому война-то как раз и отличает человека от животных.

— В таком случае, тебя страшит больше перейти грань, отделяющую от животного, чем от кучки пепла.

— Может быть. Мир тоже вовсе не здоровое явление для нации, — сказал Диксон, которому явно был неинтересен назревающий диспут.

— Конечно, — саркастически согласился Герцог. — Мы же можем растерять часть агрессивности. И в мирное время те, кто рожден воином — генетически, быть может, воином, — страдают больше всех. Именно они пополняют ряды малолетних преступников, колонии, изоляторы и камеры смертников. Именно от них нет покоя в здоровом на все сто процентов обществе, потому что горстке индивидуалов требуется либо воевать, либо делать революцию. Диксон вновь как-то странно замерцал.

— И что же случилось с такими людьми, Эрик? Что случилось с идеальным воином, когда наступил мир? Что случилось с Томасом Фортунадо?

— Нет! — закричал Диксон.

Герцог закрыл глаза.

— Прежде Мадлен была Верукка, и прежде Beрукки была Целеста, и прежде Целесты была Ларея, и прежде Лареи ходили слухи, что он на самом деле попал в плен к Байэдж, вскоре после того как был подписан Альянс…

— Он стал неисправимым бабником, — сказал Герцог. — И после Альянса все его женщины имели одну общую черту, разве не так? За исключением генерала Байэдж, которая могла бы устроить ему побег с пулей в спину, все они были замужними женщинами. А некоторые — даже женатыми.

Диксон сразу изменился в лице и попятился.