Отчет 3. Иди туда, сам знаешь куда, получи то, сам знаешь что.

– Простите, Марли Айан, хозяйка павильона 18 парка подмышки со стволом. Так все-таки, сколько.

– М-м-м… – задумчиво протянул я. – Вас интересует сегодняшнее число или среднеарифметическое с момента первой осознанной эякуляции?

– И то и то. – взволнованно призналась она.

– Ну, сегодня ни разу, а за указанный период – возьмите калькулятор, если есть свободная рука, и помножьте… э-э-э… сто восемьдесят на двадцать и разделите на раз, два, три, четыре, пять… да, на пять и получите интересующее, или уже не очень, число.

– То есть… за… за две тысячи сто шестьдесят дней вы занимались сексом пять раз? – шокировано резанул ее голос.

– Ага. – скромно подтвердил я и хлебнул сочку.

– Но почему? – выдавила она. Я глянул на шокированное лицо ведущей, плавно перетекающее от шока злоблинской руганью в шок от полового воздержания, и нежно сказал:

– Просто женщины, на которых у меня… как бы этот по проще… встает, встречаются довольно таки редко, и как и я, очень заняты получением удовольствия от более приятных дел, чем трах.

С наслаждением услышав последнее слово из динамиков экрана, а не жалкий смешной «бип», я от души затянулся и подождав, не скажет ли чего ведущая, посмотрел на часы и громко попросил:

– Следующий вопрос, пожалуйста.

Пару секунд ничего не происходило, а потом шарик камеры гадостно прошептал:

– Уважаемый, а вам не кажется, что вы зарвались?

Голос был настолько резок и настойчив, что я начал озираться, чтобы убедиться, что он идет из динамика, а не из-за спины.

Ведущая, откинувшись в кресле с расслабленным лицом наблюдала за интервью.

В зал, не обращая внимания на испуганно застывших официантов, вваливались люди в черных скафандрах.

За столико за моей спиной сидел крупный лысый мужчина в черном балахоне и пялился на меня сквозь стоящую перед ним кружку чего-то. По левой его пол-лица растекался телефон.

– Возможно, и зарвался, особенно если вы представитесь и объясните, где и как именно я зарвался.

– Если вам как-то угодно меня называть – Большой Папа. Я бы хотел обсудить с вами вопрос о вашей эвакуации с моей планеты и заодно протранслировать его широкой публике, сам, впрочем, оставаясь в тени.

– А почему, собственно, вы хотели бы, чтобы я эвакуировался? – спросил я, поворачиваясь к нему впол-оборота, чтобы не терять из виду экран.

– В первую очередь, потому что эта планета – для отдыха и разгуливающие… простите, разлетывающие по ней на досках головорезы типа вас не способствуют отдыху. Во вторых, хотя и первого достаточно, потому, что за чрезвычайно краткий промежуток времени – несколько дней, вы умудрились создать ситуацию, которая, потенциально, может привести к тому, что вы станете местным героем вам начнут подражать, что, согласитесь, может привести к революции, которую вам же и предложат возглавить. Что при любом раскладе приведет к массовым жертвам среди местных и закрытию заведения для клиентов.

Его очень убедительный и проникающий в сознание голос на мгновение замер.

– И, в третьих, потому что как владелец этой планеты я объявил на себя риск объявить вас персоной, нежелательной на планете!

Из– за ряда штурмовиков, окружавшем меня плотным кольцом, выпрыгнул ком чего-то невидимого, но физически ощутимо мерзкого, зубастого и гнусного. Ком, мгновенно, даже не дав времени толком напугаться, проскочил разделявшее нас пространство и врезался в голову.

Я оказался в метре от тела, выбитый туда комом злобы на все живое, в особенности на все, что смеет ко мне прикасаться. Злоба, выплеснутая телом в ответ на шарик, примораживала смертью.

Костюм взвыл, обиженно, жалобно, а потом яростно, ответив смерти волной злобы. Волны холодной смерти замерли между телом к костюмом, начав разрушать обоих.

Тело начало изгибаться в агонии.

Костюм, дрогнув, начал стекаться в сеточку.

Потом я опомнился и понял, что в меня запулили какой-то гадостью, которая делает так, что я становлюсь настолько «вонючим», что ни один костюм на меня не налезет.

Понимание, зацепив, с грохотом уронило меня обратно в тело. Злоба, выдавленная из тела комком меня, ударила в костюм, смешиваясь с ним и убивая его. Он испустил жалобный вопль, в котором последний миг жизни смешался с болью верного друга, коварно преданного и убитого.

Вопль, раскатившись, ударил в костюмы окружающих, тихо вскрикнувшие и умершие, и, отразившись, пошел дальше.

Сделав пару глубоких всхлипов, я вернулся к нормальному дыханию.

На теле под курткой кусками висела слизкая масса. Труп.

Я поднял глаза на Папу. Папа с охреневшим лицом смотрел на куски слизи у себя на ладони. Краешком сознания отметив, что его люди чувствуют себя так же, я прохрипел:

– Я улечу.

Впрыгнувший в руку пистолет с гудением полоснул струей по полукругу черных тел. Крайние, опомнившись, успели выпалить в кресло, в котором я сидел до того, как выпрыгнул на пол.

Закончив очередь на груди Папы, я отпустил курок и послушал, как тишина наполняется стуком падающих тел и хлюпаньем крови.

Вовремя увернувшись от капнувшей со столика крови, выплеснувшей из груди рухнувшего на столик Папы, я поднялся на ноги и повернулся к побелевшей ведущей и камере.