Отчий дом

Над Ташкентом стынет глубокий антициклон. Тишина, духота, жара невероятная. Деревья в парке стоят будто вылепленные из пластилина, замерли, как будто омертвели. Не вздрогнет ни один листик. Пахнет сухой пылью и привядшей полынью. Все это невыносимо угнетает даже здесь, за толстыми каменными стенами и занавешенными окнами одноэтажного дома, посреди большого, с платановыми и тополевыми аллеями парка. Хоть здесь даже в самый большой зной сохраняется относительная прохлада. Дом этот, говорят, принадлежал ранее опальному великому князю из семьи Романовых. Сослан он был сюда за семейную провинность — выкрал у родной матери на миллион рублей драгоценностей и подарил своей любовнице. Ему построили в Ташкенте этот дом, разбили и насадили парк с виноградником, гранатовыми, яблоневыми и еще какими-то фруктовыми деревьями. Жил он «в ссылке» анахоретом, якобы интересовался лишь разведением хлопка и обводнением Голодной степи, пущен даже был слух, что кое-чем он даже помог в развитии этого дела.

А сейчас в этом доме военный госпиталь для раненых, которые уже выздоравливают.

«…состоится… защита диссертации… на соискание ученой степени кандидата синологии… на тему: жизнь и творчество великого китайского писателя Лу Синя…»

В палате всего три женщины. Мужские переполнены. Там по шесть, восемь, а то и по десять человек.

Ева уже поднимается с постели и может сидеть, положив на стульчик закованную в гипс ногу. Она может даже, опираясь на костыль, перейти через комнату. Начинает понемногу читать. Ее уже дважды под вечер, когда зной спадал, вывозили в парк, и она сидела там в глубоком больничном кресле, любуясь пышным цветением осенних роз, пламенно-красных канн и с грустным умилением вспоминая Лесино: «Небо високеє, сонце ласкавеє, пурпур і злото на листі в гаю, пізніх троянд процвітання яскравеє осінь віщує — чи то ж і мою?»[28]

«Жизнь и творчество великого китайского писателя»…

Газета попала в палату с почти месячным опозданием и совершенно случайно — кто-то в эту газету завернул цветы, которые вчера принесли раненым воинам пионеры, шефы госпиталя, из соседней школы. В свое время, в начале августа, такая газета, местная, республиканская, издаваемая на русском языке, наверняка ведь побывала в их палате. Но тогда Ева либо не обратила внимания на последнюю страницу, либо ей просто еще было не до газет… А теперь вот, высвобождая колючие веточки пышных чайных роз из газетного листа, поймала взглядом сначала лишь фамилию А. С. Лысогор.

Как была, с газетой в руке, Ева обессиленно привалилась спиной к подушке. Закрыла глаза. Лежала бледная, плотно сомкнув запекшиеся губы, с заостренным, восковым носом, с туго забинтованной, будто в большой чалме, головой. На поблекшем, бескровном лице резко выступали черными полосками густые темные брови.

«…На соискание ученой степени кандидата синологии… А. С. Лысогора… великого китайского…» — все повторяла и повторяла, не раскрывая глаз. — «А. С. Лысогора… на соискание… А. С. Лысогора…»

Долго лежала с закрытыми глазами, сдерживая взволнованное биение сердца. Не было сил преодолеть внезапное потрясение, почти шок.

Всяко могло быть, но чтобы это так сильно потрясло ее… «…Кандидата синологии… А. С. Лысогор… Состоится защита…» Синологии… Что это — синология? Можно лишь догадываться, «…состоится защита…» И уже немного погодя подумала: «А может, это не он? Может, кто-нибудь другой, просто одинаковые фамилии и инициалы?» Подумала и поняла, что выдумывает все это просто из опасения, чтобы не оказалось все лишь сном, галлюцинацией. А на самом деле это действительно он. Ведь не может быть такого совпадения, просто не может быть кто-нибудь другой, не может быть и нет кого-нибудь другого!

«В пятницу… сентября… Московский институт востоковедения… в помещении Ташкентского госуниверситета… С диссертацией можно ознакомиться… можно ознакомиться…»

Ее бросало то в жар, то в холод. Сегодня у нас… сегодня пятое сентября. «Можно ознакомиться…» Можно, в конце концов, бросить открытку. Можно также попросить санитарку или медицинскую сестру, даже врача. «…В пятницу, девятого сентября…»