Отчий дом

Она смеялась. При каждой встрече вспыхивала ярким румянцем, сверкая своими васильковыми глазами-блюдцами. А потом, будто маскируя эти вспышки, все говорила и говорила, неугомонно расспрашивая его о Китае, обо всем, что он успел там увидеть, прочесть, изучить, понять. И проявляла при этом не только искреннее любопытство, но и довольно основательные знания языка, понимание дела и настоящее увлечение избранной профессией. Андрею было приятно и интересно проводить с ней время, беседовать и слушать ее. К тому же она как-то скрашивала его одиночество, смягчала грусть. Ведь он, возвратившись на Родину на довольно продолжительное время, не имел возможности посетить ни родных краев, ни близких друзей, ни могилы матери…

Наконец наступило время защиты диссертации. Она была не особенно пышной и затяжной, но довольно многолюдной и, как позднее шутила Ольга, «образцово-показательной». Оппонентами были сам «китаец» и еще один местный профессор-узбек, хороший знаток китайской и других восточных литератур. В написанных заранее рецензиях и устных выступлениях они ставили вопросы с тайным намерением вызвать диссертанта, который в течение добрых трех лет имел столь прекрасную практику, на более широкие высказывания и рассказы, не столько касающиеся самой диссертации, сколько относительно своих наблюдений из живой действительности современного Китая, его культуры и литературы, не избегали и вопросов на злободневные темы, касающиеся второго фронта и международного положения.

Защита, как потом писалось в местной прессе, «прошла блестяще». А в самом конце «выстрелило» и знаменитое чеховское ружье — тот «сюрприз», на который намекала Андрею еще при первой встрече Ольга Баканюк: ученый совет института единодушно постановил присвоить А. С. Лысогору при защите кандидатской диссертации ученую степень доктора синологии. Этой неожиданностью Андрей был крайне взволнован. Он, помнится, даже «слезу пустил», когда Ольга, сверкая своими голубыми глазами-блюдцами, зардевшись, разрешила себе, как она сказала, «по-сестрински» искренне и сердечно поцеловать его. Особенно тронули Андрея слова «по-сестрински», даже Есенин вспомнился в связи с этим. И в самом деле — в его жизни такое необычное событие, а рядом ни родных, ни старых друзей, ни матери. Одним словом, «ни сестры, ни друга». Даже ни одного институтского «однокашника».

Чувство одиночества на таком радостном празднике, как могли и умели, смягчили узбекские друзья, заблаговременно приготовили и накрыли праздничный стол. Конечно, не было на этом столе ни французских коньяков, ни других заморских див, зато человеческого тепла, фруктов, винограда и домашнего плова хватило вполне.

Первый тост, как и всюду тогда, подняли за героическую Советскую Армию, ее Верховного главнокомандующего, генералов, офицеров и солдат. После этого, некоторое время помолчав, выпили за нового доктора синологии, а уже потом за его руководителей, оппонентов, гостей и хозяев. Тосты провозглашались негромкие, голосами сдержанными, но слова были искренними, задушевными.

Речей было много. Выступали местные и приезжие, эвакуированные, сказал ответное слово и Андрей. И речи, и беседы, с чего бы ни начинались, всякий раз сводились к одному. Каждый, и в первую очередь Андрей, понимал, что здесь, за этим столом, главное сейчас не диссертация. Все, что только может быть для человека самым дорогим, сейчас решалось на фронтах, в штабах армий и в значительной мере там, откуда только что вернулся Андрей Лысогор.

Андрея же, кроме того, все сильнее угнетало более острое, чем на чужбине, сознание того, что даже здесь, на родной земле, он не имеет еще возможности ступить на землю своих родителей, поклониться маминой могиле…

Да, не очень веселым был этот скромный банкет. И все же никто не хотел первым выходить из-за стола, никому не хотелось покидать товарищей. Сидели тесным кружком, беседовали, стараясь оттянуть миг прощания. Ведь кто знает, встретятся ли они еще раз в этом составе? Скорее всего нет…

Расходились далеко за полночь.

Андрей и Ольга проводили домой старого преподавателя. А потом еще долго бродили по опустевшим улицам залитого лунным светом Ташкента.

Когда он наконец возвратился в свою крошечную, узенькую комнатку в какой-то старенькой гостинице, начинало рассветать. Спать совсем не хотелось. Он сел на ветхий стульчик возле узкого, как бойница, окошка, облокотился на подоконник и обхватил голову руками.