Отчий дом

В сельсовет Андрей Семенович, конечно, сразу же не пошел. Закружили новые события, люди, встречи, впечатления. Не до того было. Но то, что тут все-таки «что-то не так», осталось, не выветрилось. Не так, может, в мыслях, как в ощущениях: все-таки героиня, землячка, к тому же и ровесница. Трогательно это и волнующе. Да, в общем-то, по-человечески и просто интересно. Все сейчас Андрею Семеновичу в родном селе было и трогательно, и волнующе, и интересно, все особенно остро радовало и печалило, и даже как-то непривычно умиляло.

С каждым днем все глубже и глубже раскрывалась перед ним жизнь его земляков, все более отчетливо проступали те вроде бы незаметные с первого взгляда разительные перемены во всей их жизни, которые по-настоящему оценить можно было лишь с расстояния двадцатых и тридцатых годов. Потому что на современном общем жизненном фоне эти перемены и не могли как-то особенно выделяться. И следует сказать, что ему очень повезло в этом. Ведь он десятки лет провел за рубежом, оставил родное село таким, каким оно было тогда, в начале тридцатых, и иным его представить не мог…

И более всего поражали его не столько те поистине необычайные реальные результаты человеческого подвига, человеческого труда, сколько сам подвиг, сам труд и прежде всего сами люди, совершавшие этот подвиг в войне и труде, строившие новую жизнь в родном селе, о чем свидетельствует сейчас абсолютно все, что он видит вокруг: новая школа, городского типа Дворец культуры с большой библиотекой и сценическим оборудованием для самодеятельного драматического кружка, механизированные гумна, животноводческие фермы, работающие на промышленно-заводской основе, наконец, электростанция. И видит Андрей Семенович все это не так, совсем не так и не теми глазами, которыми смотрят на дела своих рук его односельчане. Ибо все, что происходит вокруг, для них привычно и даже буднично. Он же смотрит на все и на всех свежими и потому, вероятно, более острыми глазами, видит как бы рядом годы двадцатые и годы семидесятые. Смотрит на все как бы и усталыми глазами той чем-то ему знакомой девочки-подростка, Ольги Бунчужной, которая так никогда уже и не увидит всего этого. А при жизни, наверное, таким вот и представить себе всего этого или чего-то подобного еще не могла… И то, что он видит здесь своими и ее глазами, ни в малейшей степени не затмевают никакие технические чудеса сытых и богатых — для незначительного меньшинства сытых и богатых — америк, которых он вдоволь насмотрелся за свою некороткую дипломатическую службу. И что такое целые миры и все америки в сравнении с этими людьми, его земляками! Да и сравнение это отнюдь не безотносительно! Ведь чтобы понять наших людей; следует сравнивать их не с америками, а прежде всего с ними же самими — бывшими! Здесь прежде всего необходимо знать, понять, от какой печки танцевать. Чтобы по-настоящему постичь, каков ты есть, каким стал, необходимо прежде всего знать, видеть, каким ты был в таком недалеком еще прошлом, необходимо хорошо знать, с чего ты начал!

А эти люди, его земляки, если брать лишь последние пятьдесят с лишним лет, не раз, а дважды начинали свою жизнь с нуля, с разбитого корыта, с руин и пожарищ! И разве же всем америкам в мире понять, чего они, земляки, достигли за каких-то коротких тридцать, слышите — тридцать лет! И он, Андрей Семенович Лысогор, дитя этой земли, даже не подозревал, как много светлых, чистых радостей принесет ему встреча с земляками, с этим самым родным уголком родной земли, где он родился и рос… И сил. Больших душевных сил… И грусти, живительной человеческой грусти… «З журбою радість обнялась»[8], как не раз вспоминались ему часто повторяемые стихи той далекой весны тридцать первого года и той далекой, уже почти призрачной Петриковки… Да и как же иначе, если рядом с новой белой школой печально стоит, в грусти доживая свой век, старая потемневшая, в которой когда-то жили, а может, и сейчас притаились в темных уголках твои бывшие радости, печали, осуществленные и неосуществленные надежды! И, радуясь новому и светлому, ты — так уж устроен человек! — с грустью провожаешь в безвестие даже и немилое тебе, проклятое прошлое! «Ведь оно могло бы быть и счастливым, — думаешь ты. — Ведь с ним и за ним уплывают в безвестие и твои лета». И даже тогда, когда мысленно повторяешь: «Отошло! И какое это счастье, что отошло!» — ты все равно чувствуешь тихую, зачастую почти неосознанную печаль. Ведь не просто оно отошло, это прошлое, с ним отошла навеки и частица нас самих, частица твоей души, сил, молодости, здоровья, жизни… Разве же случайно так надолго запомнилось Андрею Лысогору кем-то сказанное или же где-то вычитанное, что жизнь — это единственная книга, которая никогда не переиздается.