Отчий дом

Открылась река, через нее деревянный, трухлявый мосток. Лес отодвинулся. Просторно и светло было кругом, как будто и дождь стороной лил, лесом, а здесь, над рекой, собрался легкий туман. Место для встречи было идеальным, да к тому же возникла мысль о костре. Я сошел с дороги, бросил рюкзак у пеньков и стал собирать хворост. Время шло, я уже успел разжечь костер и сходить за водой, успел присмотреть и палку, которая могла пригодиться, и положил ее рядом; но преследователя не было, он не показывался, не нападал и даже не напоминал о себе. Может, все это было моей фантазией?..

На мгновение мне показалось, что я один, что никого нет, на всю округу, на все леса… Я отпил глоток чаю, но не удержался, крикнул: «Эй, кто там, выходи!» Что-то я еще кричал, призывая его. Эхо вернулось голосом, моим, ответили гулом деревья, даже, казалось, вода в речке всколыхнулась. Я не долго думал, не долго собирался. И когда уже был на той стороне реки, прибавил шаг, снова послышалось мне движение — кто-то шел за мной.

Небо начало темнеть, вечерний ветер пронесся, обдав меня холодком, запахами дремучего леса, и тут я ощутил, что дождь вот-вот прекратится. В это время раскрылась чаща — ничем не ограниченное небо, возделанные поля под ним, а в излучине реки, в низине — деревня. Серебристо-серый цвет изб, голубоватый дым над крышами — начали топить на ночь печи — сливались со свинцовым горизонтом, и сам дождь был, казалось, необходимым. Все во мне ликовало — там был кров, там были люди. Откуда только у меня взялись силы.

В деревне, уже не спеша, прошел несколько домов и остановился у одного, который, как мне показалось, смог бы пригреть меня. Это было большое, древнее, хорошо сохранившееся строение в два наката, как здесь говорят, с двумя рядами окон по лицу, с двором, с березами, рябиной и липой у входа. И то, что здесь были эти деревья, и то, что дом, несмотря на свою громоздкость, не имел вида крепости, потянуло меня к нему. «Тут живут добрые люди» — так я сказал себе, поднявшись в сени, и постучал в обтянутую войлоком дверь. Никто не откликнулся. Да и стук был приглушенный. Но за дверью я слышал голоса и какие-то звуки, будто настраивали музыкальные инструменты. Еще поднимаясь в дом, оглянулся и заметил, как что-то серое метнулось за угол соседнего дома. Я еще раз постучал и открыл дверь.

Меня сразу обдало теплом и запахами приятными, тонкими — травы, лампадного масла и свежеостру-ганного дерева. Большая комната, весь дом, казалось, открылся сразу передо мной — окна и просветы чередовались равномерно, верстак в передней части и мужчина, склонившийся над ним, дальше — столы, и лавки, и буфет, и громада печи, и сияние икон, и ружья на стенах, а уже как будто совсем далеко — женщина в платке, что-то перебиравшая, перекладывавшая в огромном сундуке.

В первую минуту мое появление не было замечено.

Я ждал, любуясь слаженностью и складностью работы хозяев, как будто делали они одно дело. И в какое-то мгновение, когда я словно бы уже стал привыкать к этому дому и к мысли о своей к нему принадлежности, вдруг раздался голос, звучный и глубокий.

Хозяин расправил плечи, повернулся всем телом ко мне и, вроде изучая меня своими спокойными голубыми глазами, проговорил:

— Гость к нам, Екатерина Михайловна! Встретить надо! Кончим работы на сегодня.

Что-то необыкновенное было во всем этом, будто время ушло вспять, к моему детству. Момент был особенным, никогда в жизни не забуду этого.

— Кто будешь? — пророкотал голос хозяина, а сам он улыбался мне, прищурив голубые глаза.

Я как можно спокойнее, но и со всей силой звучания, подстраиваясь под его лад, произнес:

— Мир дому вашему. Я Василий, сын Иванов, странствую по здешней земле, невдалеке от родных мест. Приюта прошу у вас на ночь…

Засмеялся хозяин, засмеялась хозяйка — и опять звучно, радостно. Хозяин подошел ко мне, и я рассмотрел его лицо в морщинах, крупный нос, чуть вытянутый, и глаза… голубые до сини, почти как у всех северян.

— Милый человек! Будь гостем. Разоблачайся, мойся да садись к столу. Станем ужинать. Скрасишь наш вечер. А зовут меня Илларион Петрович. Хозяйку уже знаешь, слышал, как звать — Екатерина Михайловна.

Я повесил мокрую куртку на крючок у печи, вымыл руки, а Екатерина Михайловна подала мне холщовое полотенце, вышитое крестиком по краям и на концах, где были еще прорешки. Она тоже улыбалась. Лицо ее было почти восковой прозрачности, она поглядывала и на меня, и на хозяина Иллариона.

Я вернулся на свое место, к лавке, где оставил рюкзак, и уже наклонился к нему, чтобы вытащить съестные запасы свои, и замешкался: а не обижу ли этим приютивших меня людей? Хозяин угадал мои намерения и сказал:

— Оставь свой мешок, пригодится самому…

И опять игривое звучание его голоса возбудило меня настолько, что я ответил громче, чем требовалось:

— Хочу, чтобы и моя доля была за столом.

Странное дело, в голосах хозяев слова звучали совершенно необычно. В них исчезла двусмысленность, неточность. Все было определенно, решительно.