Отчий край

— Я так и хотел сделать, — сознался Роман. — Только ничего у меня с ночевкой не вышло. Пришел я к одному хорошему знакомому, чтобы наговориться вволю, а его угораздило жениться. Сам он уже в годах, а жену отхватил молодую и такую красотку, каких только на конфетных обертках рисуют. Пришлось извиниться и уйти. Вот еду теперь и думаю, что за жизнь у них получится.

— Это, смотря по тому, что они за люди, — скачал ординарец. — Все от этого и зависит. Я вон в восемнадцатом году, когда мы с Сергеем Лазо с Большого Невера в тайгу уходили, встретил там старика Шкарубу. Ему за шестьдесят, а бабе его от силы тридцать. К тому времени настрогали они уже полдюжины ребятишек, а жили — друг в друге души не чаяли… Если окажется твой знакомый под стать этому Шкарубе, так будет жить за милую душу. Свяжут их дети такой веревочкой, что никакой дьявол не разорвет.

В ответ Роман горестно усмехнулся:

— Боюсь, что далеко моему знакомому до Шкарубы. Тот жил себе в тайге и никакого лиха не видел. А тут человек восемь лет на каторге отбухал, потом четыре года в ссылке на севере жил, а после этого три года воевал, с коня не слазил. Вот и боязно мне, что не все он рассчитал и взвесил с этой женитьбой… А ну, давай нажмем! — взмахнул он неожиданно нагайкой. — Так мы до утра проедем, а мне еще выспаться надо, чтобы выглядеть завтра, как огурчик с грядки…

Отдохнувшие кони легко перешли в галоп и гулко закопытили по залитой лунным светом лесной дороге. Упоенный неожиданной скачкой, ординарец, скакавший рядом с Романом, вдруг запел:

Скакал казак через долину, Скакал с Унды на Урюмкан, Чтоб биться с белыми за волю В строю отважных партизан…

Он пел и ждал, что Роман подтянет ему, но тот, занятый своими думами, сосредоточенно молчал да привычно поглядывал вперед и по сторонам.

3

Термометр у входа в центральную казарму показывал сорок семь градусов ниже нуля. Долину Ингоды и боковые распадки завалило сизым плотным туманом. Прижатый морозом к самой земле, он медленно клубился, оседал мохнатым инеем на крыши и деревья, на макушки телеграфных столбов. Ставшие толстыми, как канаты из белой пеньки, провода прогибались под тяжестью облепивших их ледяных кристаллов и грозили оборваться. Закутанные в тулупы часовые уже в пяти шагах не могли ничего разглядеть. На Ингоде с силой пушечных выстрелов лопался лед, с приглушенным грохотом проходили по линии невидимые в тумане поезда.

Только к десяти часам сквозь редеющий туман робко проглянуло красное солнце, стали видны деревья на вершинах ближайших сопок. К полудню туман совсем исчез. От него остались только пушистые шапки на всех столбах, заячий пух на крышах, горностаевые мантии на красавицах соснах. Все это заблестело, переливаясь голубыми и серебряными огоньками на зимнем солнце.

Роман отдал распоряжение выстроить полк на обширном учебном плацу и, сопровождаемый Мишкой Добрыниным, пошел на станцию встречать нового командира полка. Он приезжал в двенадцать часов на пригородном поезде «Чита — Кручина».

— Значит, распростишься сегодня с нами. Роман Северьянович? — спросил его Мишка, тяжело вздыхая.

— Приходится, Михаил, ничего не поделаешь. Другая жизнь пришла.

— А что за человека на твое место назначают?

— Не знаю. Я его в глаза не видел. Но думаю, что плохого не пришлют.

— Поживем — увидим, — подчеркнуто значительно сказал Мишка и умолк.

Только они вышли на перрон, как из-за поворота показался поезд. Он трижды рявкнул простуженно и басовито, выпустил облако белого пара, сбавляя ход.

На Песчанке сошло с поезда не больше десяти человек. Почти все они были военные. Один из них сразу обратил на себя внимание Романа. Одетый в крытую зеленым сукном и отороченную сизой мерлушкой бекешу, в заломленной назад папахе с красным верхом, с серебряной саблей на боку, он шел по перрону. Он был гладко выбрит, широколиц и суров по виду. Квадратный подбородок и широко расставленные холодные глаза говорили о решительности и упрямстве.

— Должно быть, этот, — сказал Роман Мишке.

— Сейчас узнаем. — И Мишка решительно направился к командиру, к которому присоединились теперь еще двое военных.

— Здравия желаю, товарищи командиры! — вскинув руку к папахе, приветствовал их Мишка. — Разрешите узнать, кто из вас будет вновь назначенный командир Одиннадцатого партизанского полка?

— Я! — ответил командир. — Только я приехал принимать не партизанский, а регулярный полк Народно-революционной армии. Так-то вот, товарищ! А вы что, из полка?

— Так точно! — рявкнул Мишка и повернулся к Роману, с сочувствием и жалостью глядя на него.

— Улыбин! — отрекомендовался Роман.

— Прищепа! — едва поклонился тот и строго поздоровался: — Здравствуйте, товарищ Улыбин. А я представлял вас гораздо старше, — сказал он с легкой, больно задевшей Романа усмешкой.

— Мне не интересно, каким вы меня представляли. Полк выстроен. Разрешите вас проводить к нему…

— Напрасно обижаетесь, товарищ Улыбин. Не я отбираю у вас полк, а Реввоенсовет республики.

Слова Прищепы еще больнее задели Романа. Чувствуя, что ему нечего сказать в ответ, он нахмурился и замолчал.