Отчизны внемлем призыванье...

6 июня 1819 года в город Белев Тульской губернии чете Елагиных приходит письмо из Тобольска. «Сибирь должна возродиться, должна воспрянуть снова, — читают они пылкие строки друга. — У нас уже новый властелин, вельможа доброй, сильной, и сильной только для добра. Я говорю о ген. — губерн. Мих. Мих. Сперанском. Имея честь приобрести его внимание, я приглашен сопутствовать ему при обозрении Сибири в качестве окружного начальника путей сообщения»[121].

Последующие письма Батенькова наполнены новыми признаниями. Они уточняют характер его взаимоотношений с правителем края. «С приездом в Сибирь Сперанского, — пишет Гавриил Степанович 25 сентября того же года, — я стряхнул с себя все хлопоты и беспокойства. В Тобольске было первое наше свидание и там же уверился я, что конец моим гонениям уже наступил. Все дела приняли неожиданной и невероятной оборот. Из угнетаемого вдруг сделался я близким вельможе, домашним его человеком, и приглашен в спутники и товарищи для обозрения Сибири…

…Ум его и познания всем известны, но доброта души, конечно, немногим… Я в таких теперь к нему отношениях, могу говорить все, как бы другу, и не помнить о великом различии наших достоинств»[122].

Вместе со Сперанским 26-летний инженер едет в Маймачин, Кяхту, Иркутск и собирается сопутствовать генерал-губернатору в обратном пути в столицу. 19 ноября 1820 года Батеньков свидетельствует в послании Елагину о духовной близости со Сперанским и глубокой преданности последнему: «Через два месяца намерен я оставить Сибирь. Гражданские мои отношения взяли некоторой странной оборот. Расположение Сперанского возросло до значительной степени, он привык ежедневно быть со мною. Редкость людей в нашем крае доставила мне большое удобство совершенно обнаружить ему мое сердце — и он нашел его достойным некоторой преданности»[123].

При той дружбе со Сперанским, которая демонстрируется в письмах, Батеньков не мог не делиться с ним мыслями об общественном устройстве России, не рассказывать о связях с людьми, жаждущими деятельности и открытой борьбы в пользу освобождения народа. Ведь, как утверждал Гавриил Степанович уже стариком, «либеральное мнение мне было по душе и укоренилось в ней с самого детства… Благородное не могло не нравиться юному, пылкому чувству»[124].

На следствии Батеньков признавался: «В 1819 году сверх чаяния получил я три или четыре письма от Раевского. Он казался мне как бы действующим лицом в деле освобождения России и приглашал меня на сие поприще»[125].

Но если Батеньков получал из Кишинева от былого корпусного товарища подобные послания, то беседы о содержании их, так же как и о сочиняемом вместе с новым генерал-губернатором Сибирском уложении могли стать предметом разговоров со Сперанским на пути в Кяхту и во время совместной дороги в Петербург. Обстоятельства, во всяком случае, тому очень способствовали.

Один из последних биографов Батенькова, историк В. Г. Карпов считает, что Сибирский комитет с его чиновничьим аппаратом, состоявшим из единомышленников Сперанского, задумано было создать в духе некогда отвергнутого и опороченного реакционерами «плана государственных преобразований». А если принять во внимание программу одной из первых тайных декабристских организаций — Союза Благоденствия, действовавшего как раз в эти годы и предусматривавшего посильное использование всех легальных и нелегальных, форм борьбы, то напрашиваются выводы и о связи самого Сперанского с этим «Союзом», и о связи с ним же молодого Батенькова.

Гавриил Степанович оказывается в северной столице осенью 1821 года. Он поселяется в доме Сперанского, но с 1822 года начинает работать у А. А. Аракчеева, назначенного председателем Сибирского комитета. Его административные функции не ограничиваются ведением сибирских дел. Вдруг проникшийся к Батенькову симпатией, жестокий и тупой временщик делает молодого чиновника членом Совета военных поселений. Батеньков переезжает в Грузино, в Новгородскую губернию. И это настойчиво советует ему Сперанский.

С конца 1821 года по ноябрь 1825 года жизнь инженера и преуспевающего администратора полна неясностей и загадок. Смысл его поступков, действий и мыслей зачастую противоречив. По воззрениям Батеньков явно в оппозиции к самодержавию. Вспоминая о времени, предшествовавшем 14 декабря, он рассказывал много позже о собственных политических настроениях и настроениях передовой части русского общества вообще: «Чувствовалась невыносимая тяжесть и было мнение, что тиранов многих представляла история, но деспота, подобного победителю Наполеона, превозносимого всей Европой, не бывало. Он не приводил в трепет душу, не давил ее (вероятно, Батеньков, употребляя данные глаголы, имел в виду александровского преемника. — Н. Р.) и все же напугал всех до безмолвия»[126].