Отчизны внемлем призыванье...

Другая не менее интересная заметка от 6 апреля 1862 года представляет черновик письма в редакцию консервативной газеты «Русский инвалид». Батеньков выступает в защиту «милостиво освобожденных» крестьян. Несмотря на архаизмы, сложный строй фраз, смысл заметки ясен. Автор обрушивается на ханжество освободителей, их демагогию, скрывающую беззастенчивый обман простого народа. Он защищает вескость и справедливость крестьянской аргументации, когда крестьяне отказываются подписывать уставные грамоты, навязанные им грабительским «Положением 19 февраля». «Из самых серьезных возражений крестьян против подписки ими уставных грамот было то, что они не принимали никакого участия ни прежде, ни ныне и не имели никакого понятия в предмете составления законов. Готовы только исполнить, что будет повелено, и, если, как говорят, что это и есть закон, то к чему служит их подпись?.. Не зная силы подписывать в таком большом деле, значит крепить себя в кабалу, которая может быть спрятана под наделом и вся после будет растолкована не в их пользу»[188].

Документы Батенькова, сосредоточенные в личном архивном фонде, представляют почву для разнообразных наблюдений, несут богатую неизвестную информацию, дают основания для выводов и обобщений. О выводах разговор будет в конце очерка, а об одном из наблюдений, пожалуй, можно сказать сразу после приводимых цитат из оригинальных произведений декабриста. Как показалось нам при изучении его бумаг, угасание физических сил их автора находилось в обратной связи с резкостью выражения его мыслей. Незадолго до смерти Батеньков позволил себе заявить о своих философских и политических воззрениях с предельной откровенностью. И если уже в упомянутых записках и письмах мы видели, как нагнетался его протест, как мысль его и перо касались вещей, о которых судить и рядить было не положено, то самая поздняя и обширная записка «О судебных преобразованиях», относящаяся к октябрю — ноябрю 1862 года, представила как бы квинтэссенцию философской и общественно-политической концепции нашего героя.

Судебные преобразования здесь лишь предлог для начала разговора о социально-экономическом устройстве России, о народе и значении просвещения, о революции и бунте, демократии, политических свободах, о роли печати в общественной жизни и нравственной возможности судить мысли и душу, о значении общественной критики и оппозиции. Документ интересен как наиболее красноречивый показатель системы взглядов декабриста.

Сам Батеньков выделяет в данной рукописи 12 тем, по поводу которых следуют его высказывания. Но 9-я и 10-я темы в автографе отсутствуют, и чему они были посвящены, остается неизвестным. Темы у Батенькова значатся как «листы», однако в ином таком «листе» на самом деле 10 листов в прямом смысле этого слова.

Записка с вычеркиваниями, правками, заметками на полях; ее составляют 54 страницы. Это плод интенсивного двухмесячного писательского труда.

Начинает Батеньков с нравственной стороны будто бы приветствуемых им судебных преобразований, способных служить к развитию гражданского самосознания, которое — вопрос будущего.

Вторая тема рукописи трактует «право бедности», зафиксированное в проекте судебных преобразований. Автор иронизирует над этим приятным «правом»: «Бедные и неимущие в селениях составляют меньшинство, в городах же, в нынешнем их у нас состоянии, большинство лиц… Здесь именно бедность — не только право, но и лишение прав (выделено мною. — Н. Р.). Бедный не может быть ни избирателем, ни избранным на должность… Богатым желательно и легко заниматься украшением и удобством своего города… Бедные же не пользуются ни тем, ни другим. Какое им дело до освещения города, когда ни одного луча не доходит в их захолустье. На что им фонтаны и водопроводы, когда обыкновенно они ходят на реку… В устройстве сообщений им нужны только пешеходные пути и позволение прокладывать тропинки»[189].

В 1862 году Батеньков поднимает еще новую для России проблему пауперизма, появившуюся вместе с возникновением буржуазных отношений. Не право бедности должен фиксировать правительственный документ, а «сами бедные должны быть, естественно, убеждены в равенстве своем со всеми перед судом»[190].

Автор записки особо останавливается на языке государственных реформ, языке законов, прямо связывая его с их смысловой сущностью. «При Александре I под пером Сперанского является рациональный аналитический слог, ясный, с силою определений, через который проглядывает сильный критический фон»[191] (выделено мною. — Н. Р.). «Преемник его граф Аракчеев развил преимущественно в своих регламентациях бюрократическую часть»[192]. Отсюда вытекает, что слог законодательства непосредственно отражает его политический смысл.

Многословие — обратная сторона бессмыслицы: «Бюрократия наша стала чудовищно плодовитою… взять любое гражданское дело, оно в нескольких томах на тысяче листов. И что же в нем? Главный предмет совершенно заслонен…»[193].