Отчуждение

Настал мой черед аплодировать Дьяволу, мысленно, конечно: он был вовсе не так прост, несмотря на свои ослиные уши. Мой принцип действительно назывался «один булочка», и об этом не знал никто, кроме меня. Теперь вот Сатана знает. Принцип работал в жизни на все сто: как только кто-нибудь произносит долгожданное «один кофе», я невероятно настораживаюсь, и чаще всего бываю вознагражден сполна: как правило, незамедлительно следует «один булочка».

– И вы хотите знать, – не дал мне опомниться Сатана, – не сработает ли этот принцип на мне, самом Сатане?

Он был прав: я действительно хотел это знать. Пока что Сатана меня не разочаровывал: он был явно умнее моих дипломированных коллег-собутыльников. Не утруждая себя даже кивком головы (если ты Сатана – читай в моей душе знаки смущения и согласия), я спросил в лоб:

– Если ты настолько темен и поган, то как же тебе удается избежать божественных достоинств? Ты что же, тьма без света, тоже не подвластен законам диалектики? Я просто в недоумении.

– Подвластен, конечно, как всякое существо на этом свете. Я вот хотел как можно хуже, а получилось – лучше не придумаешь. Да, да, не округляйте глаз с расширенными алкоголем зрачками. Постмодерновый модус диалектики, – бегло добавил он. – Если угодно – принцип жизнедеятельности постмодернового Сатаны. Доказательство: я ушел от жены, полагая, что совершаю величайшую глупость, а оказалось – попал в рай. Вникаете? Фурию жену променял на толпы гурий.

С этими словами Сатана снял маску и оказался приятным мужчиной где-то моих лет, с аккуратно подстриженными ухоженными усами, намекавшими на его холостой статус. Этакий холеный любитель свежей клубнички. Я еще не успел прийти в себя от слова «модус», как вдруг такая метаморфоза…

Дьявол явно брал верх надо мной.

– Да, – сказал я, призадумавшись, – рушатся браки. Да что браки… Диалектика дает трещину. Империя рухнула на наших глазах. Мы с вами обломки империи, с чем вас и поздравляю.

– Мне наплевать на империю. К тому же, знаете, в мутной воде иной раз такая рыбка попадается… Не жалуюсь.

– Это называется «после меня хоть потоп». Не очень гуманно. И где же это, в каком-таком аккуратном медресе учат на Дьявола?

– На философском, разумеется. Сатана – это призвание, а не профессия; но образование у Сатаны должно быть философское. Чего тут темнить…

– Я восхищен дерзостью мысли, – промямлил я.

– Меня зовут Вадим, – сказал Сатана, учтиво отводя мой комплимент.

– Меня тоже, – не удивился я. – И я тоже ухожу от жены. И тоже в рай хотелось бы. И я тоже заканчивал философский… Хотя, строго говоря, уходит она от меня. А это что такое? – ткнул я пальцем в поникшие уши.

– Так сегодня же Хеллоуин, день всех святых, вот мне и досталось это чучело.

– Дьявол – он что, теперь тоже числится в списках святых? Интересно, под каким номером?

Мой собеседник с неподражаемым равнодушием пожал плечом.

– Знаешь, как это все называется? – интригующе спросил я.

– Как?

– Отчуждение от мира темных сил. Мне даже туда дороги нет. Хотя у меня накопилось немало претензий к дьяволу.

– Интересно было бы услышать.

– Прежде всего, я считаю бессмысленным утверждение, будто рукописи не горят, и что не надо ни о чем просить сильных мира сего, дескать, сами все принесут на блюдечке с голубой каемочкой (кстати, эти блюдечки – милая пошлость, типичное мещанство, но отменный поэтический образ, вы не находите?). Совершеннейшая чушь. Две глупости подряд. Горят и не принесут. У вас есть рукописи?

– Нет. Мне незачем писать, я обеспеченный человек.

– Какая дьявольски интересная постановка вопроса… Жаль, что обеспеченный Лев (я имею в виду Толстого, конечно) ничего об этом не подозревал. Деньги украли у вас талант, говорите? Жаль. Сейчас бы спалили вашу писанину, и можете мне поверить, что этот невинный эксперимент впечатлил бы вас. Очень жаль, что вы не пишете: это большая потеря для литературы.

– Не спеши разочаровываться. Давай дружить: хотим как лучше – смотришь, получится какая-нибудь дрянь. Благие намерения, того и гляди, приведут в ад. Что скажешь? В рай попадают с гнусными, бредовыми помыслами. Аминь.

Я не слышал в своей жизни ничего более божественного, чем эта глубокая галиматья, и с восторгом бросился на грудь своему новому приятелю Сатане.

– А у тебя жена была красивая? – поинтересовался я у Вадима-Сатаны, как у старого доброго знакомого.

– Красивая, – ответил он и вытащил ее фото из дорогого бумажника рыжей кожи, заманчиво распахнувшего свои многочисленные потаенные кармашки, отделения и просто разрезы, куда были вставлены глянцевые (визитные) и пластиковые (банковские) карточки. Этот портмоне был паспортом социального благополучия клиента и гражданина. Так сказать, достаю из широких штанин – и…

– Вот это да! – изумился я, хмелея и трезвея одновременно.