Отдай мне мужа!

Он что-то еще говорил и говорил, но я могла думать только об одном: Герман погиб… Погиб… Мне казалось, что я была уже готова это услышать после бесплодных поисков Буся в питерских больницах, но тем не менее сообщение журналиста повергло меня в шок. Мне показалось, что на какое-то время я вообще выпала из реальности. Возможно, оно так и было, поскольку у меня вдруг появилось полное ощущение того, что я только что проснулась. Обретя наконец собственное «я», помотала головой, чтобы определиться с тем, где и зачем нахожусь. Удалось это далеко не сразу. Зато когда удалось, до меня наконец дошло, что означают слова журналиста «Герман Панкин погиб». Я раньше довольно часто употребляла выражение «я в шоке», совершенно не представляя, что оно означает на самом деле. Оказалось, это полная дезориентация в пространстве, потеря ощущения времени и даже выпадение из памяти куска действительности. Разумеется, я говорю о себе. Кто его знает, как другие ощущают шок. В кино я часто видела, как женщины, услышав о смерти любимого или просто близкого человека, моментально теряют сознание, или с ходу начинают рыдать, или кричать дурным голосом: «Как?! Этого не может быть!» Я почему-то сразу поверила в то, что все обстоит именно так, как сказал журналист. Буся больше нет… Возможно, обморок – это очень кинематографично. Разве можно иначе показать, что человек при таких сообщениях на какое-то время ощущает себя вообще вне мира. Рыдать я не могла, потому что на это у меня не было сил, равно как и на крик.

– Понимаете, он сам шагнул под мою машину… – дрогнувшим голосом проговорил мой незваный гость.

Он ведь представился, но я никак не могла вспомнить его имя. Мне почему-то казалось, что если вспомню, мне будет легче. Я напрягалась, однако имя никак не находилось, и легче мне не делалось. Вместо этого я вдруг отчетливо представила, как случилась беда. Я ведь говорила Бусю, что такой вариант развития событий исключать нельзя. Но даже я не могла предположить, что вечером тридцать первого декабря в этой ситуации рядом с Германом вдруг окажется журналист.

– Вы хотите написать статью… – проговорила я без вопросительной интонации, удивившись слабости своего голоса.

– Нет! Что вы все заладили про статью? Я чисто по-человечески… Это ведь ужасно – осознавать, что ты лишил человека жизни. Это произошло совершенно непреднамеренно.

– Непреднамеренно… Наверняка превысили скорость…

– Что вы! Нет! Это вообще было невозможно, так как я как раз собирался переезжать переход. Для пешеходов горел красный свет. Понимаете, красный! Не зеленый! Я видел вашего… В общем, Германа Михайловича. Видел, что он хочет перейти дорогу. Он колебался, и я не прибавлял скорость. Я ждал, когда он наконец поймет, что переходить дорогу уже поздно. И тем не менее все равно готов был пропустить его, если он все же решится. Я тут же нажал на тормоз, как только он рванулся вперед!

– И все-таки вы его не пропустили…

– Да он не хотел быть пропущенным! Он хотел быть сбитым! Я теперь это очень хорошо понимаю! После происшествия я все время изводил себя вопросом, почему он выбрал именно мою машину? Почему в предновогодний вечер все это досталось именно мне, а не кому-то другому? За что? Мы ведь с ним успели посмотреть друг другу в глаза. Он должен был видеть, что я не желаю ему зла и даже не раздражаюсь тем, что он топчется на переходе. За что мне все это? Потом сообразил, что вопрос надо изменить в корне: не «за что?», а «почему?»! Ваш Герман видел, что я не тороплюсь, а потому ни за что не смогу сбить его насмерть. Возможно, как раз это и толкнуло его под колеса именно моей машины! Он просто хотел попасть в дорожно-транспортное происшествие, и я на своей медленно едущей «Волге» подходил для этих целей лучше всего!

– И все-таки вы сбили его насмерть… – сказала я, удивившись тому, как уже буднично прозвучало слово «насмерть».

– Нет! Все было не так! Я сбил его, но не насмерть! Моя машина просто слегка толкнула его, а он готов был падать! Он собирался это сделать! И все бы обошлось, если бы, падая, он не ударился головой о бордюр. Это видели люди… свидетели… Они сами об этом рассказали полиции. Я не виноват… То есть виноват, но не в его смерти!

– Но что конкретно вы хотите от меня?

– Я хочу наконец разобраться, в чем дело – слишком глубоко влез в эту историю. Да, я журналист! Привычка к журналистскому расследованию, возможно, уже стала второй натурой. Но я не собираюсь писать статью о том, как лишил человека жизни под Новый год, пусть и по несчастливому стечению обстоятельств.

– А что вы собираетесь делать? – не могла не спросить я. Я очень сожалела о Германе. Я раньше не могла даже предположить, что мне будет так плохо, если с ним случится какое-нибудь несчастье. Но в тот момент мне надо было отодвинуть мысли о Бусе на второй план. Я думала о другом: о том, как этот журналист вышел на меня?