Отдай мне мужа!

Жизнь даже питерского пригорода после тихого и несколько сонного Пятигорска показалась Лизе чересчур бурной, перенасыщенной и чрезмерно громкой. Ее утомляли улицы, переполненные снующими взад-вперед угрюмыми людьми, ей казалось, что многие из них замышляют что-то недоброе против нас и нашего сына. Поселившаяся в ее сердце тревога в конце концов переросла в страх темноты, который Лиза и сама считала по-детски глупым. Тем не менее стоило солнцу скатиться за горизонт, она поспешно зажигала свет во всех помещениях нашей двухкомнатной квартирки. Возможно, жильцы дома напротив, в окна которых беспощадно била Лизина иллюминация, считали, будто мы каждый вечер устраиваем приемы, чем наверняка здорово раздражались.

Уходя из дома, Лиза никогда не утруждала себя тем, чтобы гасить свет по очереди во всех комнатах. Она просто открывала щиток в коридоре и опускала рубильники двух автоматов. Зная это, я сунул руку за дверцу щитка, поднял рубильники, и квартиру тут же залил яркий свет. Дверь в гостиную была приоткрыта, и я сразу увидел наряженную елку. В этом году Лиза сменила ее разномастное убранство на одинаковые ярко-красные блестящие шары. Мне было жаль старых смешных игрушек, многие из которых остались со времен нашего с Лизой детства, но я не мог не отдать должного новым шикарным украшениям. Старую гирлянду из лампочек в виде разноцветных снежинок жена тоже сменила. Теперь елку обвивали тонкие сверкающие нити. Это выглядело настолько стильно, что наше деревце вполне могло бы достойно украсить зал какого-нибудь недешевого ресторана. Правда, за два дня, что елка простояла у нас дома, она слегка привяла. Вокруг нее на полу валялись сухие иголки. Лиза каждый день выметала их, но они падали снова, и я находил в этом какое-то щемящее и странное удовлетворение – поскольку это было правильным и закономерным. В конце концов, потеряв блеск и роскошную мишуру, елка окажется лежащей в глухом прямоугольнике двора. И это точнее, чем календарь, обозначит нам, что год минул и, как вихрь, налетел следующий; что за разной нелепой кутерьмой непоправимо и безвозвратно пролетело время.

На столе, накрытом бежевой кружевной скатертью, лежало несколько свертков, упакованных в разноцветную блестящую фольгу. Свет елочных гирлянд отражался в фольге, дробился в ее складках, и свертки напоминали огромные драгоценные камни. К каждому свертку с подарками была приколота записка с именем и прозвищем того, кому предназначался подарок, например: домовенок-Каринка, Давид-ворчун, Жорик-Аладдин. К стоявшей рядом початой бутылке виски была прислонена грифельная доска Игната, на которой Лиза написала мне послание:

«Мой дорогой неисправимый Дон Кихот! Карина заехала за нами пораньше, чтобы я помогла ей с праздничным столом. Сейчас сидит внизу в машине, ждет нас. А ты захвати, пожалуйста, подарки. Я их специально оставила дома, чтобы вручить только с боем курантов и раньше времени не смущать детишек!

Постарайся приехать к нам еще до наступления следующего года!!! Ждем!

Целую, твоя Лиза».

Внизу рукой Игната был пририсован сильно заваливающийся на бок полосатый кот, какового я узнал только потому, что сам учил сына рисовать кошек. Надо заметить, что я очень плохой рисовальщик, и потому Игнатовы коты всегда получались весьма уродливыми. А этот, который исключением не стал, явно был готов зарыдать. Под рисунком Игнат написал: «Это папа». Впору было подивиться детской прозорливости. Внутренне я рыдал.

Я любил их обоих без памяти, а о том, что Лиза станет моей женой, мечтал с детства. Милая Лиза… Она вызывала во мне непроходящую, мучительную нежность. Хрупкая, невесомая, она будто парила над землей, а я рядом с ней казался себе слишком тяжеловесным, слишком неуклюжим. Легкая, воздушная, фантазерка, искрящаяся весельем, она была в то же время и очень земной, и практичной. Она была мудрой, моя Лиза. Парадоксально мудрой, вопреки здравому смыслу. То, что она говорила, в чем уверяла, порой казалось бессмысленным и бестолковым, но потом становилось совершенно очевидным, что именно одна Лиза и была права. И от каждого ее очередного провидения и предвидения у меня всякий раз тревожно билось сердце, и хотелось удержать в душе этот миг погружения в безоглядные Лизины дали. Но потом эти дали опять затягивались туманной дымкой, я снова возвращался на землю и снова начинал подвергать сомнению доводы жены и пренебрегать ее советами, тем более что и сама Лиза уже не парила над буднями, а распоряжалась сиюминутными делами, обыденными и привычными.

Крутя в руках ярко-оранжевый сверток с подарком, я вдруг вспомнил, что впервые увидел Лизу с рыжим апельсином в руке. Нам было по десять лет…