Отдайте мне ваших детей!

В печи все так же тускло горел огонь. Адам достал тетради Лайба из матраса (именно туда он их запрятал), схватил кочергу, которой угрожал ему Замстаг, стал вырывать страницу за страницей и кочергой заталкивать в печку.

Так они все и сгорели; Марек Косолапый, господин Гелибтер, Пинкус Кляйман, ну и Янкель, конечно. Адам закрыл печку, не зная, спас ли он их или обрек на еще худшую судьбу.

~~~

Она смотрела, как он вырастает из дрожащего потока между затопленной землей и слепяще-светлым небом: вот комок глины разбухает, вытягивается и становится человеком из плоти и крови, который медленно движется к ней.

Вера не видела Алекса почти десять месяцев, с того дня как Бибов отдал приказ о разрушении дворца. Но Алекс не слишком изменился. Он всегда был тощим, а теперь отощал еще больше, лицо стало как провал подо лбом и между скулами. Но глаза остались такими же. Они таращились на нее со все возрастающим изумлением, словно именно он в эту минуту был до крайности удивлен встречей.

Десять месяцев она сидела — по большей части взаперти — в подвале под архивом и составляла головоломку из сообщений, которые ей или другим членам группы удавалось прослушать. Случалось, что новостей не было, и тогда Вера заставляла себя вести дневник. Она писала о дожде, снегопаде или о том, какого цвета было небо. Записывала, сколько раз за ночь они просыпались от воздушной тревоги. Писала о сиренах, которые выли на все гетто, и о свете мощных прожекторов немецкой противовоздушной обороны, который падал с небес и внезапно взлетал с крыши, с безлюдной улицы, из вечно окружавшей их темноты.

Но прежде всего она записывала то, о чем говорилось в выпусках новостей. Голоса, выходившие из радио, были тонкими и острыми, как иглы, их постоянно забивали статические помехи: пронзительный свист, волны звука в странных завитушках, наводившие Веру на мысль о больших дрожащих обручах, катящихся по воздуху.

В конце концов ей удавалось кое-что выудить из проносящегося мимо широкого и бурного потока информации и записать услышанное. Она пользовалась цитатным кодом, который они с Алексом разработали загодя. В день, когда войска союзников в первый раз высадились на Апеннинском полуострове — в сентябре 1943 года, — она взяла старый бедекеровский атлас и потом ставила галочки там, где шли бои, включая битву при Монте-Кассино. Из томика крылатых латинских, фраз, переведенных на польский, она выписала строчки Овидия, Сенеки и Петрония, по которым можно было следить за ходом кампании:

«Omnia iam fient fieri quae posse negabam».

«Сбудется все, о чем я говорил: „Этого не случится“».

Тому, кто захотел бы докопаться до добытых ею сведений, пришлось бы достать все книги со всех книжных полок и перебрать одну за другой все страницы, все карточки в каждой тетради, в каждой папке подвальной библиотеки. И этого оказалось бы недостаточно, ибо слова и фразы были зашифрованы, а нарисованные Алексом карты превращены в такое количество мелких фрагментов и подклеены в такое количество разных томов, что соединить их не сумел бы даже человек, имеющий представление о целом. Это было тщательно возведенное здание. Вера строила его не покладая рук; она надеялась, что конструкция будет похожей на реальность. Чтобы границы между внешним миром и гетто, в котором она находилась, если и не исчезли, то хотя бы перестали бросаться в глаза.

Проект, разумеется, нереальный.

Но стены становились все тоньше.

Однажды утром она снова услышала, как Маман играет на фортепиано. На старом «Плейеле». Этот инструмент стоял в их пражской квартире у Ригер-парка до того, как они приобрели большой рояль. Вера узнала сухое звучание с той же мгновенной ясностью, с какой узнавала легкий шорох материного платья, когда та наклонялась над клавиатурой и рукава скользили по лифу. Легкие пьески для разминки — «Бабочки»и «Детские сцены».

* * *

В группе, в которую входила Вера, было четверо слушальщиков. Вере были известны только их имена. Никто не мог сказать заранее, что или когда они будут слушать. Правил у слушальщиков было немного, но они соблюдались неукоснительно: группа собиралась, только когда звал руководитель.

Были еще люди, слушавшие в одиночку, — единоличники.