Отдайте мне ваших детей!

Фельдман отвечал и за Зеленый дом, стоявший на углу Загайниковой и Окоповой улиц. Зеленый дом был самым маленьким и самым дальним из всех шести сиротских приютов, организованных председателем в Марысине, и часто Фельдман находил председателя именно здесь — сгорбившимся в коляске, напротив забора, огораживавшего игровую площадку в саду.

Это было удивительно — старик обретал покой, наблюдая за играми детей.

Дети и мертвецы.Они не смотрят по сторонам. Для них важно только то, что у них перед глазами. Их не обманешь играми в значительность, в которые играют живущие.

Они говорили о войне — председатель и Фельдман. О могучей немецкой дружине, которая наступает по всем фронтам, о евреях, которых преследуют в Европе и которым приходится жить под пятой всесильного Амалека. Председатель признавался, что у него есть мечта. Вернее, две мечты. Одну из них он много с кем обсуждал, это была мечта о протекторате. Другую он доверял очень немногим.

Я мечтаю, говорил он, показать властям, какие евреи усердные работники, и уговорить немцев расширить гетто. Другие районы Лодзи тоже надо включить в его состав, и когда война закончится, власти наконец убедятся, что гетто — особоеместо. Здесь сияет свет трудолюбия, здесь производят то, чего не производят больше нигде. Всем выгодно, что запертое в гетто население Лицманштадта работает. Когда немцы поймут это, они сделают гетто протекторатом, и оно войдет в число областей Польши, присоединенных к германскому Рейху: евреи под покровительством Германии честно зарабатывают свободу усердным трудом.

Такова была мечта о протекторате.

В другой, тайной грёзе он видел себя стоящим на носу большого пассажирского корабля, плывущего в Палестину. Судно покинуло гавань Гамбурга, а перед этим он, председатель, вывел людей из гетто. Кому еще, кроме него, человека из элиты, будет позволено эмигрировать, мечтание не разъясняло. Фельдман полагал, что этими счастливцами станут в основном дети. Дети из ремесленных училищ и сиротских приютов гетто, дети, которых спасал сам господин презес. Вдали, по другую сторону моря, был берег: бледный от жгучего солнца, с белыми строениями почти у воды и на мягких холмах, незаметно уходящих в белые небеса. Он знал, что перед ним Эрец-Исраэль, а ближе всего Хайфа; подробнее рассмотреть не получалось, потому что все сливалось: белая палуба корабля, белесое небо, светлое волнующееся море.

Фельдман признавался, что ему не удается совместить эти две мечты. Гетто, расширенное до протектората, или исход в Палестину? Председатель отвечал как всегда: какие средства — такие и цели, надо быть реалистом, надо видеть существующие возможности. За много лет он научился понимать, как живут и что думают немцы. (Sie sind doch kein Fremder bei mir.)Да и с ним многие немцы ладили. Но одно председатель знал наверняка. Каждый раз, когда он просыпался и обнаруживал, что ему снова снился этот сон, его сердце переполнялось гордостью. Что бы ни случилось с ним и с гетто, он никогда не предаст свой народ.

И все же именно это он собирался сделать.

~~~

О себе или о том, откуда он, председатель рассказывал редко. Эта глава закрыта, говорил он, если люди начинали обсуждать что-то из его прошлого. И все же иногда, собрав вокруг себя детей, он вспоминал о событиях, которые, по слухам, произошли во времена его юности и о которых он, видимо, никогда не переставал думать. В одном из этих рассказов речь шла об одноглазом Стромке, учителе из иешивы в родном Илино. У Стромки, как у слепого доктора Миллера, была палка, да такая длинная, что он в любой момент мог дотянуться ею до любого ученика в тесном классе. Председатель показывал детям, как Стромка управлялся с палкой; покачиваясь грузным телом, он изображал, как учитель ходил туда-сюда между партами, за которыми, согнувшись над книгами, сидели ученики, и то и дело яростно лупил палкой по рукам или по затылку какого-нибудь невнимательного мальчишку. Вот так! — говорил председатель. Палку дети окрестили «длинным глазом». Стромка словно бы виделконцом этой длинной палки. Своим настоящим, слепым глазом он видел совсем другой мир — мир за пределами нашего, где все было совершенным и без изъянов, мир, где ученики безупречно вырисовывают значки иврита и без запинки, ни на секунду не задумываясь, проговаривают стихи Талмуда. Казалось, Стромка наслаждался видениями этого совершенного мира, ненавидя мир внешний.

Была и другая история — но ее председатель рассказывал далеко не так охотно.