Отдайте мне ваших детей!

Уже с самого начала в нем проявилась какая-то неуправляемость, скованность. Он не мог пройти мимо стены или дверного косяка, не задев их. Если мальчик не сидел с отсутствующим взглядом, то целыми днями словно искал что-то — чего здесь нет или что находится у него за спиной. И потом — улыбка. Вернер улыбался много и, как думала Роза Смоленская, которой чаще других приходилось иметь с ним дело, почти бесстыже; улыбка его была полна мелких блестящих белых зубов.

Братья Кольманы, оставившие его, пояснили, что мальчик не говорит ни по-польски, ни на идише. Но когда Роза попыталась обратиться к нему по-немецки, то получила в ответ только злобную гримасу. Как будто бы слова существовали в нем и он понимал их значение, но не мог взять в толк, зачем она говорит то, что говорит, зачем обращается к нему по-немецки. Попытка заставить Замстага делать что-то, чего ему не хотелось, могла спровоцировать приступ пугающей ярости. Однажды он перевернул бадью для стирки, которую Хайя принесла в кухню, в другой раз принялся вышвыривать в окно мебель из комнаты Розы. Когда директор Рубин подошел, чтобы утихомирить его, мальчик вцепился зубами ему в руку. И не разжимал челюсти, хотя они вчетвером, включая Хайю, которая была минимум вдвое тяжелее, навалились на Замстага, пытаясь оттащить его. Впившиеся в руку директора Рубина частые зубки, блестящие и белые, походили на акульи.

С другими детьми он общался как будто без проблем. Замстагу нравилось играть с младшими, больше всего он любил возиться с Мирьям. Когда они гуляли во дворе, он в основном топтался на углу, почти комичный в огромных ботинках и вдвое выше своих маленьких товарищей по играм. Но если Мирьям куда-нибудь отправлялась, Вернер всегда шел следом. С малышами, Абрахамом и Леоном, он играл в полицию. Гонялся за ними с палкой и кричал: «Ich hot dich gekhapt»,как и все прочие, но так странно выговаривал слова, что становилось ясно: раньше ему не приходилось говорить на этом языке.

(Роза потом вспоминала: ей с самого начала казалось, что речь Вернера была такой, как если бы никогда не живший в гетто человек научился имитировать интонацию, она даже как-то сказала ему об этом — по-немецки, конечно, потому что они говорили друг с другом по-немецки: «Du bist doch ein kleiner Schauspieler Du, Werner!..»,и в следующую секунду его лицо застыло в отталкивающей улыбке, которую она уже научилась бояться. Одни зубы, без губ, и ничего не выражающие водянистые голубые глаза.)

* * *

Роза Смоленская работала с бездомными детьми и сиротами всю жизнь. В Еленувеке она прослужила восемь лет, и все это время заботилась о малышах. Кроме заведующего, директора Рубина, они с экономкой Хайей Мейер были единственными, кто после оккупации последовал за председателем в гетто. Остальные нянечки в начале войны переехали в Варшаву. Но все они были замужем и имели возможности.У самой Розы никогда не было ни мужа, ни возможностей — только бездомные дети. Теперь, вместе с Вернером и Мирьям, которые приехали последними, их было сорок семь человек.

Роза Смоленская вставала одной из первых. Зимой она была на ногах уже в четыре или пять утра, чтобы успеть разжечь огонь. Затопив большую кухонную печь, она спускалась к колодцу, туда, где начиналась ограда Большого поля. С рассветом на облака в восточной части неба ложились бледные лучи. Отсвет встающего солнца заставлял кирпичную стену кладбища отбрасывать на снег длинные тени. Через час-другой солнце достигало вершины стен, и свет искрился на заросших инеем проводах, провисавших между телеграфными столбами на Загайниковой. Часов в шесть-семь утра Роза видела возле станции Радогощ колонны рабочих — люди шли на работу или возвращались после ночной смены. Они двигались плотными группами, словно для того, чтобы лучше сохранить тепло в мороз, и в полном молчании. Слышалось только тонкое пустое побрякивание котелков, висевших у рабочих на поясе. Через равные промежутки времени морозную тишину сотрясали немецкие танки или грузовики, и солдаты с автоматами, настороженно патрулировавшие улицы со стороны гетто. Ближе немцы подходили редко. Более привычным зрелищем были черные катафалки, приезжавшие со стороны Балут. Иногда в них не оказывалось лошадей, и катафалки, как ассенизационные бочки, тащили впряженные в них люди, а другие несчастные толкали похоронные дроги сзади.