Отдайте мне ваших детей!

Его гнев был — как темный край грозовой тучи. Глаза сужались, тряслась кожа под подбородком, с губ летели брызги слюны.

Только одному-единственному человеку суждено было обуздать этот гнев.

Вот она поднимается из-за длинного стола со стороны защиты.

— Надо понять, — обращается Регина Вайнбергер к членам суда, собравшимся судить Броновского, — что на самом деле речь идет не о краже или растрате; это классический случайcrime de passion — вот какое преступление следует разобрать, вот какое преступление следует судить.

Председатель с недоверием разглядывает молодую женщину, адвоката Броновского. Вряд ли старше самого подсудимого; к тому же такая маленькая, что ей, кажется, надо встать на цыпочки, чтобы дотянуться до своего собственного лица. Однако недоверие председателя коренится вот в чем: кто-то в гетто отважился отстаивать право Любви там, где царят лишь жадность и обман. Это подобно чуду. Удивительная маленькая женщина одним-единственным словом придала всем его делам и самой жизни новый смысл.

О людях вроде Регины Вайнбергер говорят, что у них сильный характер, но сердце безвольное. Регина знала: в гетто, чтобы куда-нибудь пробиться, надо завладеть вниманием высших, и с первой же минуты стала прикидывать, как уловить старика в свои сети. Но у Регины имелся брат, куда менее управляемый. Беньямин, или Беньи, как его звали, был сам себе Закон. Никто ему был не указ, и менее всего — его сестра-отличница; сестра же отвечала брату нерассуждающей любовью, непохожей ни на какую другую.

Беньи был высоким и тощим, с густой, преждевременно поседевшей шевелюрой; длинным костлявыми пальцами он отводил волосы с лица. Обычно его можно было найти на каком-нибудь углу, где он то перед большой, то перед маленькой толпой обстоятельно, аргументированно рассуждал об обязанности некоторых сановников геттонести ответственность за свои действия, жить ради дела так, как они учат; и с наслаждением, почти зло, блестя глазами, он добавлял:

— И к этим сановникам я с этой минуты причисляю своего так называемого зятя!

Люди вокруг долговязого отшельника хохотали, корчились от смеха; сильные кулаки утирали слезы, а их обладатели принимались в восторге качать Беньи.

Отчего люди так радовались? Оттого ли, что кто-то в гетто наконец отважился открыть рот и произнести то, что все знали, но не решались сказать вслух? И оттого, что эти правдивые слова исходили не от чужака-прохожего, а из самого ближнего круга — от кого-то, кому положено знать, — от брата молодой женщины, которую стариквыбрал себе в жены, от будущего шурина самого председателя?

Сестра и брат. Они были противоположностями друг друга — и могли существовать только вдвоем.

Где она была Правилом — он был рассеянным Исключением.

Где она была Светом, словно лампада светящим, — он был великой Тьмой.

Где она была вечно смеющейся Беззаботностью — он был Совестью.

Где она (несмотря на хрупкое сложение) была Силой, нужной, чтобы преодолеть все препятствия, — он был вечной Слабостью, которая будет сестре наказанием до самого дня его смерти и еще долго после.

Если бы не Беньи, Регина вряд ли ответила бы согласием на предложение председателя. Наверное, продолжила бы встречаться с ним «в секретариате», по примеру других любовниц. Что еще было делать? Женщине, которая однажды удостоилась визита господина презеса, оставалось только склониться перед его волей.

Однако замужество — это совсем другое. Отец Регины, адвокат Арон Вайнбергер, снова и снова предостерегал дочь от того, что может ее ожидать, если она на всю жизнь сочетается браком с этим «фанатиком». Но гетто давило на Регину, не давало ей дышать. Каждый день отбирал у нее кусочек жизни. Состарившийся отец сидел в инвалидной коляске — он не мог даже подняться, не мог передвигаться самостоятельно; что будет, когда отец, который, несмотря ни на что, оставался оберегаемым и уважаемым юристом из стана председателя, больше не сможет защищать их? И что станется тогда с Беньи?

Тем временем ее неподражаемый брат бродил по гетто и делал все, чтобы подорвать положение, которое ей удалось создать себе и своей семье.

Особенно нравилось Беньи беседовать с «новоприбывшими» из Берлина, Праги и Вены, которые с каждым днем все больше отчаивались пробиться на рынок. Им он мог сказать все как есть;предстоящие депортации — это только начало массовых переселений,немцы не успокоятся, пока в гетто остается хоть один живой еврей.

Новоприбывшим не следует думать, будто они в безопасности, раз их уже откуда-то депортировали или потому, что «немецкие евреи» — это некая элита, которую пощадят.