Отдайте мне ваших детей!

— У вас было несколько недель, месяцев — но что вы сделали? Вы пользовались каждым удобным случаем, чтобы избежать выполнения приказа. Засадили за работу детей, которые едва знают, как выглядит ажурная строчка с изнанки и с лица. Больницы вы превратили в дома отдыха! Наша администрация делает все возможное, чтобы помочь вам со снабжением.

Потом вступил Фукс:

— Подумайте о нашем героическом вкладе в войну, господин Румковский. Война требует жертв от всех нас.

Потом Риббе:

— С чего вы вообще взяли, что мы в состоянии тратить силы и время, чтобы поддерживать под локотки каких-то евреев? Сейчас немцы лишаются всего своего имущества из-за трусливых бомбардировок альянса. Неужели вы, господин Румковский, впрямь настолько наивны? Думаете, мы можем заниматься благотворительностью до бесконечности?

Тогда Румковский спросил, могут ли они дать ему время все обдумать и посоветоваться с сотрудниками. Ему ответили: времени нет. Сказали, что, если он в течение двенадцати часов не представит полные списки всех жителей гетто старше шестидесяти пяти и моложе десяти лет, немцы начнут акцию сами.

Чарнулла сказал:

— Гетто — зачумленная территория, нарыв, который следует вскрыть. Сделайте это раз и навсегда — и можете надеяться, что останетесь в живых. Не сделаете — у вас не будет шансов.

~~~

Собрание во дворе пожарной части на Лютомерской назначено на половину четвертого, но люди собираются на большой открытой площадке уже с двух часов. В это время дня солнце стоит в зените, и обширная каменная площадка между двумя зданиями пожарной части превратилась в колодец обжигающего белого света. Потом только подползает тенек от длинного ряда разномастных сараев, тянущихся вдоль внешней стороны полуразрушенной ограды. К этой-то скудной тени и устремляются собравшиеся. Наконец под стеной образуется такая тесная толпа, что шеф пожарной команды господин Кауфманн добровольно выходит из своего прохладного кабинета и, то толкаясь, то просительно потягивая за вырывающиеся рукава, пытается заставить толпу немного рассредоточиться.

Но никто не хочет добровольно выходить на пекло.

Когда в половине пятого наконец появляется председатель, тень доползла уже до середины двора. Но народу собралось столько, что мало кому хватает места в тени. Кто-то из оставшихся на солнцепеке устремляется к торцу здания в глубине двора, другие забрались на крышу сарая. Именно они первыми замечают председателя и его телохранителей.

При виде старика по человеческой массе прокатывается вздох. Обычно председатель шествует, упрямо подняв голову и трость, но сейчас он ссутулился и не поднимает глаз. Во дворе моментально становится тихо. Так тихо, что слышно, как птицы щебечут на деревьях по ту сторону ограды.

Помост представляет собой четырехугольный деревянный стол. На стол кто-то поставил стул, так что оратор должен быть по крайней мере на голову выше людской массы. На импровизированную трибуну первым взбирается Давид Варшавский. Микрофоны установлены чуть поодаль, и ему приходится тянуться; из-за этого у него такой вид, словно он вот-вот потеряет равновесие и упадет. В конце концов он оказывается слишком близко к микрофонам, и после каждого произнесенного им слова между динамиками перекатывается эхо, будто пытаясь перебить оратора.

Варшавский говорит: какая ирония, что именно на долю председателя выпало объявить об этом тяжелом решении. Столько лет староста гетто посвятил воспитанию еврейских детей, («ДЕТЕЙ!» — эхом откатывается от стен.) Под конец Варшавский делает попытку призвать собравшихся к пониманию:

— Идет война. Каждый день над нашими головами воет сирена воздушной тревоги. Все разбегаются в поисках укрытия. В такой ситуации дети и старики только мешают. Поэтому лучше удалить их из города.