Отдайте мне ваших детей!

В квартирах на Рыбной, выходивших во двор, с десяток женщин схватили детей на руки и попытались бежать через окна. Безумно, истерично вопя, они грозили, что выпустят детей из рук и сорвутся вниз сами, если ждавшие в комнате полицейские подойдут к ним хоть на шаг. Двое жильцов — один наверху, в квартире на четвертом этаже, другой на крыше уборной во дворе — связали простыню и одеяла в длинную веревку и призывали женщин выбираться по веревке. Сначала женщины спустили вниз детей. Некоторые малыши, неуклюже перебирая ногами, сумели забраться в безопасное место на крыше уборной. Но уже через несколько минут во двор явились вооруженные люди Гертлера и постаскивали детей оттуда — прямо на глазах родителей, в беспомощном отчаянии высунувшихся из окон.

В то утро по квартирам отправили не только полицейских, но и пожарных Кауфманна, а также людей, таскавших и перевозивших мешки с мукой с продуктовых складов в пекарни гетто — белую гвардию, как их называли.

Слухи, дошедшие до Адама, когда он стоял на своем настенном посту, гласили: все пожарные, грузчики и транспортные рабочие, пришедшие на помощь полиции в ее кровавом деле, получили гарантии, что их собственные дети будут в безопасности. Иногда жертвы и палачи даже узнавали друг друга.

— Куда ты спрятал своего сына, Шломо? — кричал мужчина, чьего ребенка только что стащил с крыши уборной человек в форме. — Сколько тебе заплатили, предатель?

После ссоры завязывалась драка. Несколькими кварталами ниже по Рыбной улице мужчины начали возводить баррикады. Как только показались еврейские полицейские и пожарные, их встретили градом камней:

— Gajt avek ajere nachesn, mir veln undzere kinder nisht opgebn…[14]

На этом этапе немцы решили взять дело в собственные руки.

Служба безопасности задействовала те же группы, которые орудовали в больницах. Солдаты тесными отрядами бежали вниз по улицам, словно для того, чтобы вселить в людей ужас одним своим появлением; за ними следовали грузовики и тракторы: скрежет железа, рев моторов. И вот уже баррикады опрокинуты, двойные въездные ворота выломаны или взорваны, и солдаты вбегают под своды ворот с поднятыми автоматами.

И хорошо еще, если перепуганный привратник успел уговорить живущие в доме семьи отважиться выйти из квартир и спуститься во двор.

Пока командиры выкрикивали приказы, мужчины и женщины пытались построить детей, родных и протягивали эсэсовцам медицинские справки и трудовые книжки немецким полицейским, проверявшим документы. Иногда еврейских полицейских сопровождало подобие немецкого эскорта. Говорили, что самого Давида Гертлера видели входящим или выходящим из домов, где жили разные значительные персоны.

Далеко не все отправленные на задание командиры СС утруждали себя тем, чтобы просмотреть трудовые книжки или протянутые им списки. Они исходили из того, насколько молодым или старым, истощенным или нет выглядит стоящий перед ними еврей. Детей и истощенных, дряхлых стариков неумолимо отгоняли в сторону, а потом загоняли в ожидавшие грузовики. С величайшим трудом politsajten Гертлера удерживали обезумевших от горя матерей и отцов, не позволяя им броситься к прицепам и вытащить отнятых у них детей. Возле каждой машины стояли минимум двое эсэсовцев; они безжалостно стреляли в каждого, кто пытался приблизиться к ним.

* * *

Около пяти часов дня немецкие отряды с грузовиками и тракторами добираются и до Гнезненской. Как и предвидел Адам, сначала они останавливаются возле дома престарелых. Со своего наблюдательного пункта он видит, как люди из белой гвардии помогают старикам и старухам забраться в кузов. Большинство стариков едва могут передвигаться самостоятельно, они умоляюще протягивают руки к своим палачам, а те сажают их себе на плечи или перебрасывают, словно кули с мукой.

К этому моменту он уже решил спрятать Лиду. Во дворе два угольных погреба. В один из них через широкий железный люк сваливают уголь. Адам решает, что если немцы станут искать, то искать они будут здесь. Другой погреб раньше использовали для хранения инструментов и всякого прочего. Здесь держали совки для угля, щетки, снеговые лопаты — и старую тачку, в которой Адам столько раз катал Лиду по двору.

В этом пустом теперь погребе-сарае он вырыл нишу, достаточно глубокую, чтобы стоящего в ней невозможно было заметить в свете, падающем в открытую дверь.

В эту нишу он отводит Лиду.

Сначала она упирается. Она не понимает, почему должна стоять неподвижно в толще ледяной земли, среди пауков и угольной пыли. Но он какое-то время стоит в нише вместе с сестрой. Он поет ей, и дело идет на лад.

Они появляются гораздо раньше, чем рассчитывал Адам.

Он слышит, как привратница госпожа Гершкович выводит во дворе тревожные рулады:

— Немцы идут, немцы идут… Всем построиться во дворе, всем спуститься во двор…