Отдам осла в хорошие руки

Тетя Таня обмеряет меня старым стертым сантиметром и осуждающе кивает головой:

— Разве это девочка? Это же кузнечик в очках! Локти, коленки и робра. Никакой пишности! — И мне: — Маня, Манечка! Надо меньше бегать и больше… думать.

Кто бегает?! Кто бегает?! Сутками сижу у инструмента. Домашние ходят на цыпочках, собаке не позволяют лаять. Сестру выслали в пионерский лагерь. Кот вообще сбежал от такой жизни.

Но никто, никто не догадывается, что на пюпитре моего фортепиано стоит не «Хорошо темперированный клавир», а «Сага о Форсайтах» Голсуорси. Терзая инструмент и слух соседей, я увлеченно слежу за судьбой собственника Сомса. Гай Юлий Цезарь рыдает и завидует.

Только тетя Таня, глядя в мою глумливую физиономию, догадывается, что мне не светит карьера великой пианистки.

— Гончарова! — говорит она моей маме, подкалывая на мне скроенные половинки платья. — Зачем дитю это пианино?! Лучше выучите ее лепить людям фальшивые зубья, будет больше пользы. И во дворе наконец будет тихо от ее музыки.

Тетя Таня — хранительница традиций. Она следит, чтобы к Новому году для детей украсили елку, растущую почти в центре двора. Чтобы летом повесили качели. Она дает команду всем нашим женщинам мыть окна весной и осенью.

— Девочки! — кричит она в воскресенье со своего балкончика. — Моем окна!

И все бросают свои дела и моют. Мы с мамой тоже.

Тетя Таня подкармливает городского дурачка Мишу Джамбула, переругиваясь с мужем, дворником Паштарицей.

— Что ты кормишь этого дурака без пользы! — кричит Паштарица.

— Он как раз не дурак! — парирует тетя Таня.

— А что, я, по-твоему, дурак? — ищет конфликта Паштарица.

— И ты не дурак, — миролюбиво объясняет тетя Таня, — вы оба умные. Только вот умы у вас разные.

Паштарица удаляется, с кастовым высокомерием вручив Мише метлу. А тетя Таня продолжает поучать соседок, моющих окна.

— Гончарова! — кричит она через двор в наши окна. — Я давно хотела вам сказать, зачем ви носите белый воротничок? Ви что, училась в гимназии? Или ви ушла в монастырь? Носите вырез, откройте шею. Вот когда я была молодая, еще при румынах, я так открывала шею, что, когда выходила в лавку, весь город прекращал работу. А полицейские так засматривались, что из сигуранцы успевали сбежать все заключенные. Это сейчас я могу открывать только рот. И то, когда Паштарицы нет дома. Да… так что, женщины, — продолжает митинговать тетя Таня, — мойте шею на низкое декольте!

— Какая вы шутница, тетя Таня, — подлизываюсь я.

— Это не я шутница. Это Салтыков-Щедрин. — Тетя Таня ставит меня в тупик и уходит дошивать очередной шедевр.

Такие вот люди…

Мудрый Мотя

Мотя с детства мечтал стать миллионером. В школе он учился очень плохо. Всем двором его подтягивали по разным предметам. Но он был безнадежен. Лишь к математике он относился трепетно, с большим уважением. Его можно было понять: нужно же уметь считать будущие миллионы.

Кроме математики, он поклонялся только одному существу в мире — это была наша соседка, маленькая и нежная Мирочка. Мирочка объяснила ему, что если он хочет поступать на математический, то сначала должен вступить в комсомол. Мотя долго сопротивлялся, но подал заявление и стал готовиться. Во дворе устраивались репетиции, Мотю пытались подловить на разных каверзных вопросах, но, как у всякого неплохого математика, у Моти была хорошая память. И вот перед самым поступлением завкафедрой марксизма-ленинизма Терновский спросил:

— А почему ты хочешь вступить в ВЛКСМ?

Мотя честно ответил, что без этого не принимают на математический.

Возмущению Терновского не было предела. Он пошумел, а потом терпеливо объяснил, что ВЛКСМ — это передовые ряды молодежи. И что он, Мотя, хочет пополнить эти передовые ряды. Понятно?

Мотя понял. Но потом оказалось, что не совсем.

На заседание комитета комсомола белого от волнения Мотю сопровождала добрая Мирочка, член комитета школы по культмассовой работе, успокаивая своего друга и утешая. Заседание проходило в кабинете биологии. Мотя, потея и дрожа, торопливо отвечал на все заданные вопросы, глядя в одну точку над головами комитетчиков, на портрет вымершей птицы археоптерикса, под которым висела таблица «Синтез белка».

— А почему ты хочешь вступить в ряды ВЛКСМ? — больше для проформы спросил комсорг школы, уже заполняя Мотину анкету.

— Хочу пополнить… Хочу пополнить… — бормотал уставший от усилий Мотя. — Хочу пополнить… ряды погибших, — с облегчением выдавил наконец он.

— Ты таки пополнишь! — ахнула Мирочка и закрыла ладошками личико. Археоптерикс на картине издевательски захохотал. У Моти закружилась голова, и он повалился прямо на руки подоспевшей Мирочке.

После окончания школы Мотю устроили в магазин «Стимул», где за справку, что вы сдали государству тонну травы или свинью, вы могли купить синтетическое японское платье или вельветовые джинсы. В городе всегда знали, кто сдает государству траву, овощи или, например, корову. Потому что эти люди ходили в одинаковых импортных платьях, пальто с ламой или в шубах «Анжелика». Это были жены и дочери секретарей райкомов, исполкомов, работники торговли и другие труженики полей.