Отдел убийств: год на смертельных улицах

Никто не сомневался в его способностях следователя, а многие признавали, что и как человек он им нравится. Но в бригаде из пятерых, где каждый работает по своим и чужим делам и отвечает на разнообразные вызовы, Гарри Эджертон был этаким одиноким волком и регулярно отлучался на собственные продолжительные приключения. В отделе, где большинство дел выигрываются или проигрываются в первые сутки следствия, Эджертон мог работать по одному делу днями или даже неделями, бесконечно опрашивая свидетелей или ведя наблюдение в свободное от работы время. Его, вечно опаздывающего на ночные инструктажи и пересменку, можно было легко застать за столом в три часа ночи, несмотря на то, что его смена закончилась в полночь. По большей части он расследовал без второго детектива, сам брал показания и сам вел допросы, в упор не замечая никаких бедствий, от которых страдала остальная группа. Эджертон считался скорее кем-то вроде бейсбольного контролирующего подающего, чем рабочей лошадкой, а там, где количество казалось важнее качества, его рабочая этика служила вечным источником трений.

Его происхождение только способствовало оторванности от коллектива. Сын уважаемого нью-йоркского джазового пианиста и дитя Манхэттена, в балтиморский департамент он вступил интереса ради, увидев рекламу в газете. В убойном многие провели все детство на тех улицах, которые теперь охраняли, а для Эджертона точка отсчета – это Верхний Манхэттен и воспоминания о походах в музей Метрополитен после школы и о ночных клубах, где его мать зналась с такими людьми, как Лина Хорн или Сэмми Дэвис-младший. Его юность настолько далека от полицейской работы, насколько это вообще возможно: Эджертон мог похвастаться тем, что видел вживую Дилана в его первые годы в Гринвич-Виллидже и что сам потом был лид-вокалистом в рок-н-ролл группе – ансамбле с названием в духе «детей цветов» – «Афродита».

Беседа с Гарри Эджертоном могла блуждать от иностранного артхауса к джаз-фьюжну или сравнительным достоинствам импортных греческих вин – последние знания он приобрел благодаря женитьбе на дочери греческого торговца, который после многих лет успешной работы в Судане перевез семью в Бруклин. Все это вместе взятое делало Гарри Эджертона даже в его почтенном возрасте сорока лет загадкой для коллег. В полуночную смену, пока остальная его группа вместе наблюдает за тем, как Клинт Иствуд ласкает самый большой и мощный револьвер в мире, Эджертон в комнате отдыха пишет служебные записки под кассету с песнями Вуди Гатри в исполнении Эммилу Харрис. А в обеденное время он обычно пропадал на Восточной Балтимор-стрит, в задней части ресторана с едой на вынос, где зависал перед рядом игровых автоматов и забывал обо всем на свете в лихорадочных попытках расстрелять разноцветных космических пришельцев лазерными лучами. В офисе, где подозрительной считается даже любовь к розовым галстукам, Эджертон безусловный чудак. Мнение всей группы выразил Джей Лэндсман, как-то раз бросив вскользь: «Для коммуниста Гарри охренительный сыщик».

И хотя Эджертон – черный, его космополитическое происхождение, хипстерские наклонности и даже нью-йоркский акцент настолько обманывали ожидания, что белые детективы, привыкшие видеть черных через ограниченную призму своего опыта в балтиморских трущобах, считали его ненастоящим черным. Эджертон нарушил все стереотипы и размыл все расовые предрассудки отдела: даже черные детективы местного происхождения вроде Эдди Брауна периодически говорили, что Эджертон, может, и черный, но не «нищебродский черный» – эту категорию Браун, водивший «кадиллак бругем» размером с маленький танкер, припасал для себя. И когда белым детективам нужно было анонимно позвонить на какой-нибудь адрес в Западном Балтиморе, чтобы узнать, дома ли разыскиваемый подозреваемый, от помощи Эджертона энергично открещивались.

– Только не ты, Гарри. Нам нужен тот, кто говорит как черный.

Еще больше Эджертон отбился от коллектива из-за сотрудничества с Эдом Бернсом, с которым его направили в Управление по борьбе с наркотиками для ведения расследования, сожравшего два года. Все началось, когда Бернс узнал имя крупного наркодельца, заказавшего мокруху своей подружки. Не в силах доказать его вину, Бернс и Эджертон несколько месяцев вели прослушку телефонов и наблюдение за электронными средствами, после чего посадили дилера за продажу наркотиков на тридцать лет без права на досрочное. Для Эджертона это было что-то вроде заявления, решительного ответа организованной наркопреступности, что заказные убийства не останутся безнаказанными.