Отдельное поручение(Повесть)

Толстячок обиженно замолчал, видя, что Ледзинская на его дружеское расположение, кажется, совсем не реагирует, стоит с непроницаемым лицом, ожидая ответа на свой вопрос, хотя, между прочим, не только ни к кому конкретно не обратилась, но даже и не спросила ничего конкретного. Разве это вопрос: «В чем дело?» Насмешка какая-то. В конце концов, он, Григорий Нестерович Шалагин, не бич какой-нибудь, вроде Пятакова, а как-никак водитель черной прокурорской «Волги». Его, Шалагина, не всякий автоинспектор посмеет остановить, если не хочет, конечно, неприятностей на свою голову. Случая убедиться в последнем Шалагину еще не предоставлялось. Ездил он аккуратно, как и положено водителю первого класса с таким опытом и на такой ответственной машине, однако то, что его ни разу еще не остановили, целиком относил на счет своей «прокурорской» весомости, ибо не может же такого быть, чтобы за целых семь лет, что он проработал на прокурорской машине, ни у одного инспектора ГАИ не нашлось повода придраться!.. Он давно уже свыкся с этой мыслью и сейчас не позволил бы себе обидеться на женщину-следователя, если б не был уверен, что и она «забоится». Что не «забоялся» младший лейтенант — понятно: должно быть, местный участковый, живет в деревне, в городе бывает редко — ну, и не знает Шалагина, не видел его за рулем черной «Волги». Он и прокурора-то, может, видел три раза в жизни… Но Ледзинская!.. Она-то ведь даже преддипломную практику проходила в прокуратуре… и ведь узнала его, точно узнала, да и как не узнать!..

Толстячок собирался уже сказать что-нибудь резкое, но, встретившись взглядом с Ледзинской, одумался. Стало ясно, что Ледзинская не только возмущенные речи в свой адрес слушать не расположена, но, кажется, вообще намерена составить протокол. Толстячок покосился на лосиную голову, и с этого момента мысли его приняли иной оборот.

— Вот мы тут кумекаем, — сказал он, глядя попеременно то на женщину-следователя, то на участкового инспектора, — шашлычок организовать, — и задержал взгляд на участковом, будто призывая его в союзники. — Как, лейтенант? — развязно обратился он к Цветкову. — Тут всем хватит, — указал на шлюпку, — и нам, и Владимиру Федоровичу…

Ледзинская брезгливо поморщилась. На участкового инспектора имя-отчество прокурора вообще никакого действия не оказало. Возможно, он даже не догадывался, о ком речь.

— С лосем разберемся, — сказал лейтенант.

— Как? — опешил толстячок.

— Лицензию на отстрел имеете? — спросил инспектор. С этой минуты все мосты были сожжены. — Лицензию имеете? — повторил он.

— Видите ли… я… мы… Владимир Федорович… — забормотал толстячок, не понимая, о чем бормочет, и уповая только на магическое, как ему казалось, для сотрудников милиции имя. — Давайте мы позвоним Владимиру Федоровичу… он…

— Вас участковый инспектор спрашивает, так не крутитесь! — строго перебила Ледзинская. — Отвечайте на вопрос! Звонить тут неоткуда. И незачем. Сами разберемся.

— Мы… Владимир Фе…

— Нет у нас лицензии, — перебил на этот раз парень в энцефалитке и отвернулся.

— Ну что ж, — сказала Ледзинская.

Это была законченная фраза, и толстячка охватил страх. Ведь главного, того, что гораздо хуже лося, ни Ледзинская, ни участковый еще не знают. Вдруг им придет в голову обыскать шлюпку? Толстячок не знал, имеют ли работники милиции на это право без санкции прокурора, но особых иллюзий не питал. Возьмут и обыщут… Черт бы побрал эту милицию! Свалилась, как снег на голову!..

— Так, — сказала Ледзинская. — Ружья оставить.

Трое безропотно сложили ружья на полубак рядом с лосиной головой.

— Пошли, — сказала Ледзинская.

30

Они шли гуськом, как по болоту, хотя тракт был широкий и могли идти в ряд. Впереди с портфелем — Ледзинская, следом Пятаков, далее, поотстав, парень в энцефалитке и толстячок. Двигались налегке, не захватив даже еды. Толстячок побоялся лезть в багажник при милиционерах, опасаясь навести их на мысль обыскать шлюпку, парень в энцефалитке вообще про еду забыл, а Пятаков, хоть и помнил, вслух ничего не сказал: своего ничего в шлюпке не было. Да и не до еды: все еще лихорадило с похмелья. О том, чтобы взять на ужин лосятины, никто, конечно, и не заикнулся.

Замыкающим шел лейтенант Цветков. Он не подгонял толстячка и парня в энцефалитке, которые брели, едва волоча ноги, и вид у них был, как у пленных. Вскоре все трое отстали от Пятакова с Ледзинской.

Когда Ледзинская и Пятаков, идя по гусеничному тракту, вступили в лес, стало совсем темно. Небо сплошь затянуло, ни луны, ни звезд, только под ногами светлел песок, и казалось, что светлеет он не отраженным светом, пробившимся сквозь тучи, а своим собственным, скопленным засветло. Ледзинская старалась держаться середины тракта, чтобы не наткнуться на ветку. Под ноги почти не глядела — дорога была ровная. Сзади, ни на шаг не отставая, тяжело топал Пятаков. Остальных не было слышно. Она остановилась и, не оборачиваясь, вслушалась в темноту. Ни звука. Потом раздалась громкая ругань толстячка, видимо, запнувшегося. Потом опять все стихло. По голосу было ясно, что трое отстали метров на пятьдесят.