Отдельное требование

«...Для производства задержания я предполагал взять с собой уполномоченного, обслуживающего Сосновку, однако он уехал по другим поселкам, телефон же в правлении колхоза не работал. Чтобы не подвергать опасности гражданских лиц, я принял решение задержать преступника в открытом месте в стороне от деревни, зная со слов Сухановой Т., каким путем возвращаются домой Суханов и Васятин...»

Ну вот, повалили к Раисе обещанные девочки. Ничего девочки. Только не нравятся они мне: лживые уж очень. Даже в глаза бросается. А Раиса-то не обиделась, хоть и поняла, что я ее турнул с расспросами о мотоцикле. Все равно ведь ребята узнают, не сегодня, так завтра. Ну хорошо, пусть хоть завтра, надо сначала самому немного переварить... Что именно переварить? Он задержал опасного преступника. Да, но...

«...При задержании...»

Впервые он, Стрепетов, выстрелил в человека.

Но, впрочем, это Васятин... преступник...

«...Воспользовавшись сопротивлением Васятина, П. Суханов скрылся...»

Когда он отважился прийти домой? Среди ночи? Под утро? И что сказала ему бабка Татьяна?..

«...скрылся, несмотря на произведенный предупредительный выстрел...»

Предупредительный выстрел. А как иначе напишешь? Не признаваться же, что хотел пальнуть, да опомнился. Вот откуда заноза в душе — он целился, пусть секунду, полсекунды, но целился, впав в охотничий раж! А что, если бы... если бы бабка Татьяна оказалась другой? Была бы она грязной каргой, брызгала слюнями и честила Стрепетова на все корки? Так бы и ахнул в человека, которого никто пока ни в чем не обвинял? Нет. Нечего возводить на себя напраслину. Он бы все равно не выстрелил.

И все-таки что было — то было: в одного стрелял, в другого целился. Потому и нет охоты хвастаться ночными подвигами.

 

Вид у Головкина был обеспокоенный, и рапорт он взял чуть поспешнее обычного. Должно быть, кто-то уже доложил о ночном возвращении Стрепетова и о том, что оба они — и Стрепетов и мотоцикл — были изрядно потрепаны

Несколько раз Головкин отрывался от рапорта и взглядывал на Стрепетова с новым, незнакомым выражением: Головкин волновался. Всегдашний остро отточенный карандаш нервно постукивал по столу. Стрепетов свирепо затягивался, выпуская дым в приотворенное окно. Он не изображал победителя, не притворялся равнодушным. Курил и ждал разговора. И очень не хотел этого разговора.

«Сейчас окажется, что я упустил вагон формальностей», — тоскливо подумал Стрепетов.

Он загасил окурок, сел к столу, а Головкин все молчал.

— Как начальник, я должен бы прочитать длинную мораль, — сказал он наконец. — Но буду краток... — и поднял все тот же незнакомый взгляд, — не следовало предпринимать в одиночку... подобное мероприятие.

— Так получилось, Аркадий Аркадьевич. Я пытался...

— Надо было что-то придумать, — прервал Головкин с укоризной. — Могло ведь кончиться... м-да... Передайте дежурному мое распоряжение доставить Васятина в наше КПЗ. Нечего вам самому... Вы свободны.

Головкин не распекал, Головкин не говорил никаких возвышенно-назидательных слов о нарушении формальностей. Его очевидное сочувствие можно было расценить как похвалу.

Телефонограмму Стрепетов отправил с фельдсвязью в Управление — для передачи по прямому проводу... А после обеда старшина принес ответ:

«Срочно сообщите подробно, что изъято при обыске Васятина».

— Что-нибудь случилось? — услышал он издалека голос Раисы.