Отдельное требование

Мысленно Стрепетов ведет парня рядом с ним самим, еще не раненным, который шагает вместе с Васей по ночному переулку, оставляя на снегу следы, накрепко схваченные памятью, зарисованные в протоколе осмотра без всяких коэффициентов. Стрепетов наблюдает, ложатся ли следы в следы, и, чуть теперешние закосят в сторону, ему хочется крикнуть: «Куда?» Но он только смаргивает, глотая окрик.

— А чего нам стоять? Я же говорю: идем, разговариваем, разные матчи вспоминаем, кто за кого болеет...

— Понятно. Шли.

«А кто же тогда, скажи мне, стоял возле развороченного сугроба?»

— Шли, разговаривали. Может, курили, жевали что-нибудь, конфеты сосали?

«Тон деловитый, в самый раз. Мелкое любопытство плюс служебное, рвение».

— Это точно, — удивился парень. — Васька конфеты ел. Такой лоб — и конфеты жрет!

— Курить бросил? — предположил Стрепетов, охотно заражаясь недоумением парня.

— Нет, курящий.

— Папиросы, сигареты?

«Быстренько, небрежно».

— Вроде сигареты.

— А вы?

— Я — «Беломор». А... что?

— Да просто так, к слову.

«Поболтать хочется, разве не видишь?»

— Я тоже «Беломор» уважаю. Лучшее курево для понимающего человека.

«Значит, точно: Васькины сигареты и конфетная бумажка, его — изжеванный «Беломор». Вещдоков — хоть музей криминалистики открывай. Только что я с ними делать буду, непонятно. Многое непонятно. В первую очередь — сам парень».

Стрепетову все время казалось, что он допрашивает другого человека — не того, которому накладывал жгут позапрошлой ночью при слепящем свете фар. Только и было в нем знакомого, что крупный нос с горбатой переносицей, белевшей оттого, что кожа здесь туго обтягивала кость.

— Вернемся к делу. Он подошел, а потом? Вспомните поподробнее.

— Да мы на него и внимания не обратили. Что на него смотреть? Идем разговариваем...

«Сто раз слышал. Опять, словно мяч об стенку».

— Ясно. Но с чего же началось?

— Да ни с чего...

«Помолчи, я подожду».

— ...Он поперся на нас и нарочно толкнул.

«Ага, появилось новое слово «нарочно».

— Ну, я его, извините, обложил. Только-только мы отошли — он машинку выхватил и как пальнет! Я с копыт долой. Васька побежал звонить...

«Стой, стой! Когда не нужно, ты вдруг заторопился».

— Кого именно толкнул?

— Да обоих.

— И сильно?

— Порядочно.

— Вы не упали?

— Ну, это кишка тонка, чтобы я от него в снег летел! — руки на одеяле сжались в тяжелые кулаки.

«Это я спросил только для протокола. И без того уверен, что в снег летел не ты и не Вася».

— А где он прятал пистолет, случайно не заметили?

«Грациозно, на цыпочках. Это и о расстоянии, и о том, стоял ли он к стрелявшему лицом, — изящно спрошено».

Снова пауза. Умение слушать начинается, наверное, с умения молчать.

«Правильно, что я заглох. Теперь пауза начала давить его, а не меня».

— Откуда же заметить? — медленно сказал парень. — Он ведь сзади. Оглянуться не успели, как пальнул.

«Положим, оглянуться ты успел... Начнем с другого конца».

— Когда он вас толкнул...

«Интересно, удается ли мне скучающее, лицо?»

— Ну?

— Вы, конечно, дали сдачи.

«Конечно, некоторый нажим. Ну да шут с ним!»

Парень оторвался от созерцания потолка, глаза его сузились и коротко резанули Стрепетова — два черных лезвия в опушке прямых ресниц.

— Нет, — отчеканил он, — не дал сдачи!

В голосе его плеснуло раздражение, лицо скривилось, и вот тут он — сегодняшний, бойкий, ухоженный, — наконец слился для Стрепетова с тем, другим, который горстями прикладывал снег к окровавленной ноге, матерился сквозь зубы и который сказал мрачно и зло: «Нечего выдумывать, никакой драки не было!» И одновременно Стрепетов понял, что парень ему не нравится, и признался себе, что вся его, Стрепетова, балансирующая осторожность вызвана не столько соображениями профессиональной этики, сколько этой неприязнью и недоверием. Недоверием, родившимся от бесследного исчезновения Васи, от странного сопротивления, которое с каждым новым вопросом надо было преодолевать, от лжи, которую приходилось заносить в протокол, от всех повадок парня, отдававших фальшью. Так и подмывало по-мальчишески двинуть его в упор: «Какого черта ты завираешься, друг ситный?» Но такого удовольствия Стрепетов не мог себе позволить. Во всяком случае, пока. Пока надо, чтобы и комар носа не подточил. Проще, наивнее. Ну-ка. Было у отца два сына...

— И очень зря не дали!

«Сказано с сердцем. Амплуа — свой парень».

— Я бы на вашем месте врезал ему как следует. По крайней мере утешение, что он с битой мордой!

«Видишь, до чего я наивный и горячий, совсем не опасный...»

Парень ухмыльнулся толстыми губами.

— Всякому овощу свое время, — протянул он многообещающе.

— Не понял!..

— Да не, это я так, о справедливости.

— Небось болит нога-то?

— Лежишь — ничего. Двинешься — больно.

— Н-да, история. А Вася как удрал, так и не проведал даже?

— Я ему не сват, не брат, всех общих дел-то — разлить поровну. Выпишусь, встречу — скажу, что, мол, в милицию просят явиться. Он прибежит.

«Ты, я гляжу, поверил в дурачка. В открытую издеваешься».

— Еще один вопрос, и я уйду, дам вам покой. Как все-таки насчет примет преступника? Может, хоть что-нибудь припомните?