Отдельный 31-й пехотный (СИ)

Я делаю еще шаг вперед. Лошадь жалко. Но мне надо идти. Вперед. Только вперед. Еще шаг. В глазах темнеет. «Встречный пал» не справляется с болевыми импульсами, где-то в коре головного мозга загораются красные лампочки и воют сирены, оповещая о катастрофе. Самонадеянность — вот что сгубило кошку, пошел на зверя в одиночку… а с другой стороны чем бы мне сейчас помогли другие? Они бы корчились на снегу от невыносимой боли, вот и все…

Шаг. Колено дрожит, но я поднимаю ногу еще раз. Только вперед. Сколько отсюда идти до лагеря партизан Лунга, если пешком? День? Два? И это еще надо знать куда идешь… пешком я заблужусь, буду нарезать эти круги, когда шаг правой ногой чуть больше, чем левой и ты начинаешь кружить по незнакомой местности без ориентиров. Нет, я знаю направление, я знаю как, но вот в этом состоянии я едва у себя под ногами снег вижу, какие там ориентиры.

Ноги подкашиваются, и я падаю, едва успевая выставить руки. От падения застывшая на морозе корочка лопается, кровь брызжет во все стороны… но я не вижу этого, в глазах темнеет. Неуязвимый Отшельник, ха. Сейчас это звучит как насмешка. Я переворачиваюсь на спину и «Встречный пал» загорается десятками, сотнями новых болевых импульсов. Значит наконец пришло это время. Время выжечь встречными импульсами нервную систему, рвануть отсюда на предельной скорости, не замечая боли и надеясь, что я достигну лагеря раньше, чем спинной мозг выгорит к такой-то матери. Протокол «Омега», крайняя мера на такой вот случай. Перегрузка нервной системы, использование ресурсов организма до самого предела, не оставляя ничего на потом, потому что никакого потом — нет. Что же… нет смысла дальше ждать… и такое удивительно красивое синее небо сегодня… теплый пар вырывается из моего рта…

— Боже мой! Вы живы? — красоту неба заслоняет чье-то лицо, длинные волосы падают вниз, незнакомка убирает локон за ухо и наклоняется надо мной: — что с вами?!

—… а? — выдавливаю я. Частика моего мозга удивляется. Удивляется тому, что в глухом лесу я встретил не просто человека, а девушку. Вот уже почти год действует запрет на посещение леса женщинами, а она тут…

— Какой ужас! Как я могу помочь? У меня есть бинт, но… — она окидывает взглядом мое тело и вздыхает. Да, бинты сейчас не помогут, разве что у нее их столько, что из меня мумию можно сделать… так, а это мысль! Как Мещерская-младшая выжила? Покрыла себя слизью!

— Бинты помогут — хриплю я: — просто ткань. Есть ткань?

— Конечно! — кивает девушка, слышится треск разрываемой ткани: — есть шелк! Давай-ка я тебя… — прохладная лента шелка касается моего тела… почему она начинает бинтовать с рук?

Глава 16

Я сжимаю и разжимаю пальцы руки, словно бы проверяя новую перчатку, глядя как кожа растягивается на сгибах. Необычно снова иметь кожу — после того, как ее не было. Пламя костра освещает стены пещеры, они отдают в светло-зеленый, яшмовый цвет.

— Но… как? — спрашиваю я у хозяйки. Девушка с длинными черными волосами в коротком шелковом платье — не отвечает, она занята готовкой. Ее руки сноровисто режут лук и морковь, в котле, кипящем на костре — уже варится свиная голова. Неподалеку от костра, на большом плоском камне — греется большой серый кот. Он приоткрывает один глаз и смотрит на меня с легким осуждением.

— Ужин скоро будет готов, сладенький — говорит девушка, не поворачиваясь: — не вставай, тебе еще рано. Свежеватель нанес тебе довольно серьезные раны… но я удивлена. Раньше никто не мог уйти с места встречи с ним… на своих двоих. Ты необычен. Я рада, что нашла тебя в лесу до того, как он вернулся. А он — вернулся бы.

— Святая Елена Равноапостольная — говорю я, откидывая с себя меховое одеяло и разглядывая свое тело. Все на месте — и кожа и прочее… но как?

— Семейная магия — объясняет хозяйка, нарезая морковь и ее маленькие ручки двигаются быстро, словно механизмы кухонного комбайна — чоп-чоп-чоп и красная соломка ложится горкой на деревянную доску. Нож в ее руке — ханьский Цань Дао, нож-топорик, нож-тесак, привычный для ханьских поваров. Как говорят в Хань — повар настолько хорош, насколько остер его нож. Судя по ее движениям этот конкретный Цань Дао — чертовски остер, ему достаточно легкого прикосновения, чтобы овощи прямо-таки распадались на кусочки. Чоп-чоп-чоп — стучит его лезвие о деревянную доску.

— Когда-то давно моя мама научила меня исцелять людей. — девушка наконец поворачивается ко мне, и я тону в омуте ее черных, бездонных глаз. Словно бы в безлунной ночи вдруг зажглись две звезды, притягивающие к себе взгляд. Среди миров, в сиянии светил, одной звезды я повторяю имя… не потому, что от нее светло, а потому, что мне темно с другими… — всплывают в голове строчки стихотворения. Именно так, в ее глазах можно утонуть и не вернуться, никогда.