А на запястье тикаютТарковского часы.В 1989 году мы с Липкиным, вернувшись из Америки (участвовали в Ахматовских чтениях в Бостоне), узнали, что Тарковского не стало на земле, которая “прозрачнее стекла”. Каждое лето мы живем в новом корпусе дома творчества “Переделкино”, и в каждое 25 июня приношу на могилу, что совсем рядом с Пастернаком и Корнеем Ивановичем, половину цветов, подаренных мне накануне (чаще всего — сезонные пионы).
Наша дружба была короткой, но отдельной. И я (иногда меня кто-нибудь подбрасывает на своей машине до кладбища) прихожу к Тарковскому отдельно от всех, с утра пораньше, с одними и теми же словами:
— Здравствуйте, дорогой Арсений Александрович! Мои “часы” барахлят, но, видите, я все живу и живу, а ваши — и я привычным жестом переворачиваю руку и прижимаю золотистые часы к земле — идут исправно, слышите, как они тихонечко тикают?
20 декабря 1995 — 10 января 1996Разговор
— Почто, собрат Арсений, Нет от тебя гонца, Ни весточки весенней, Ни почтой письмеца? — А я сижу на тучке, Здесь дивные места, Да жалко — нету ручки Для синего листа. — Но раз меня ты слышишь, Пришлю я сизаря, Крылом его напишешь Про дивные края. — Живу я на воздусях, Где всё, как мир, старо, Пришли мне лучше с гуся Державина перо. — Про этот мир, Арсений, Все сказано, а твой В прекрасном остраненье От плоти мировой. — И здесь ранжир устойчив Не плоти, так души… Грущу о звёздах ночи, — Как вспомню — хороши! — Неужто нет в пределе Твоём цариц ночей? Скажи, а в бренном теле Наш дух звезды ярчей? — Дух светится незримо. Слова имеют вес,А ты неизлечимаОт шелухи словес.— Спрошу тебя попроще,Однако не грубя:Там, где Господни рощи,Кем чувствуешь себя?— И здесь, под райской сенью,Я убедиться мог,Что я, Его творенье, —Царь, червь, и раб, и Бог.— И звездочёт! И вправеБыл вывезти в гробуСвою, в стальной оправе,Подзорную трубу.— Без груза здесь удобней,Да я и не ропщу,О звёздах, как сегодня,Я изредка грущу.— Но лишь звезда о крышуСпоткнётся в тишине,Во сне тебя я слышу.— И я тебя — во сне.1999