Отделы

– Агент Киран О’Салливан. Добро пожаловать в отдел «Сигма». Надеюсь, вам у нас понравится.

– О, та-та, мне уше нрафитса! – возбуждённо вытаращил глаза Траутманн. – И я искренне исфиняюсь са моё unzeremonische[4] фторшение са фаш стол. Натеюсь фы не ф претенсии. Kann sein[5] не стоило устояфшимся прафилам и тратитциям fliegen[6] куфырком…

Агент О’Салливан оглядел кипы документов перед Траутманном и подумал, что его новый напарник наверняка обойдётся без него ещё какое-то время.

– Не возражаете, если я ненадолго кое-куда съезжу по личному делу? – спросил он.

– Та-та, nat"urlich[7], – кивнул немец. – Телайте што пошелаете, я никута не тенусь…

Проследовав в служебный гараж, О’Салливан взял машину и поехал домой к О’Мэлли, в тихий пригород Дублина.

– Ты мог хотя бы позвонить! – обрушился он с упрёками на бывшего напарника вместо обычных приветствий. – Мог предупредить! Я бы тогда не стоял перед Каваной как дурак, хлопая глазами! Почему ты мне ничего не сказал?

– И тебя с добрым утром, салага, – проворчал О’Мэлли, пропуская О’Салливана в дом. Столько лет уже прошло, а старший агент до сих пор звал бывшего стажёра как в самый первый день, когда тот пришёл в отдел неопытным желторотым юнцом.

О’Салливану было непривычно видеть наставника в обыкновенной клетчатой рубашке, потёртых вельветовых брюках и цветных носках. Из кухни тянуло подгоревшим беконом и кофе. Жена О’Мэлли умерла несколько лет назад, дети выросли и разъехались. Старик давно жил один.

На диване лежал раскрытый чемодан. О’Мэлли бросил в него несколько вещей.

– Погоди, ты куда намылился? – удивился Киран.

– Подальше от этой чёртовой погоды, – поморщился О’Мэлли. – Наконец-то могу себе это позволить, раз я теперь пенсионер. Хочу рвануть туда, где тепло, где в море можно купаться круглый год без риска отморозить яйца, где много пальм и песка, а ещё ром и горячие мулатки…

Широкое, как у потомственного фермера, лицо О’Мэлли, судя по щетине, несколько дней не видело бритвы. Седина серебрила его голову и сверху, и снизу.

– Давно пора было валить с этой распроклятой службы! – ворчал бывший агент. – Век бы не слышать ни про каких sidhe… Так что дальше, салага, ты без меня… Не обессудь…

О’Салливан продолжал сверлить его пристальным взглядом.

– Ладно, ладно! – отмахнулся О’Мэлли. – Изменения в отделе, да. Я ничего тебе не сказал, потому что не хотел приносить дурные вести. А ещё я надеялся увидеть твою глупую рожу, когда ты вернёшься в отдел и всё узнаешь! – Старик хрипло хохотнул. – Вот и увидел. Рожа – глупее некуда, салага.

– Но хоть что-то вам объяснили?

– А чего тут объяснять? – пожал плечами О’Мэлли. – Кавана и директор «Тау» всё порешали между собой и поставили нас перед фактом. Мне такой расклад пришёлся не по нутру и я помахал отделу ручкой. Не хватало мне ещё работать хрен пойми с кем. Я привык быть за напарником как за каменной стеной. А тут поди узнай, кого тебе подсунули… В общем, салага, решай сам, как тебе дальше быть. Больше я тебе не советчик…

О’Салливан с сомнением качал головой.

– Не веди себя как маленький капризный ребёнок! – Дэрмод О’Мэлли подошёл к бывшему напарнику и снисходительно похлопал его по плечу. – Вытри сопли и вали-ка на работу, салага. Нянчись со спецом по хреноклазмам, а мне не мешай наслаждаться пенсией, солнцем, ромом и мулатками. Всё-таки хорошо, что я не увижу, во что превращается наш отдел…

С этими словами старик выпроводил О’Салливана из дома. В отдел Киран вернулся в смешанных чувствах. С одной стороны он понимал, что у руководства имелись свои резоны изменить привычный уклад и раздербанить хорошо сработавшиеся пары полевых агентов, а с другой его душа противилась любым неожиданным и радикальным преобразованиям. Недаром ведь ирландцы слывут консервативным народом.

Его коллеги в офисе имели обескураженный вид – небось тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Возможно Кавана и прав, когда-нибудь они к этому привыкнут, вот только когда?

Траутманна Киран нашёл на прежнем месте и даже позавидовал умению немца абстрагироваться от служебных перестановок и руководящих инициатив. Ему захотелось не ударить в грязь лицом и показать, что он тоже вполне уравновешен и рассудителен, ему по силам ставить работу выше личных пристрастий. Не важно, что он чувствует сердцем, главное, что он понимает разумом, а разумом он понимает, что хочешь не хочешь, а придётся теперь работать по-новому.

– Ну-с, агент Траутманн, – обратился он к новому напарнику с преувеличенным рвением, – у вас для меня что-нибудь есть?

– О… Прошу менья простить, – сразу засуетился Траутманн, поднял с пола огромный портфель, больше похожий на дорожный саквояж, и бухнул на стол. Портфель был плотно набит папками и бумагами и весил, наверно, целую тонну. – Это даст фам опщее претстафление о кронокласмах. Если этофо бутет мало, я ф люпой момент сапрошу фсё, што фам потрепуется.

Как ни в чём не бывало, немец вернулся в кресло – в кресло О’Салливана. Тот проглотил готовые вырваться наружу ругательства и молча подвинул к столу свободный стул.