Отдохните, сударыня!

– Гораздо серьёзнее. Позвольте представиться – инспектор по пожарной безопасности, лейтенант Сокольская. Яна Михайловна. – В трубке загоготали мужские голоса.

Тут я, как ты, Толик, понимаешь, сильно приуныл. Прежний инспектор Юра как-то давал о себе знать заранее. Мы успевали подмести и накрыть стол.

Подъехал к назначенному перекрестку. Юная девушка, действительно, в форме. Погоны, брючки, туфли казённые, но маленькие, по ноге. Стесняется. По телефону держала себя бодренько потому, что рядом были сослуживцы, надо было соответствовать. А передо мной, как выяснилось, и не очень надо, я сам соответствую. Мне даже стало её чуть жалко.

Ну и, конечно, ещё голос. Я был покорён этим голосом, как сейчас бывают покорены члены жюри соответствующей передачи. Он шёл из глубины грудной клетки, откуда-то аж из зоны таза. Впрочем, у Яны Михайловны – не таза, а изящного девичьего тазика.

Мы разговорились. Через десять минут дороги напряжённость пропала. В институте Яна Михайловна играла в драмкружке. Роковых женщин. Падая на колени, она восклицала: «Аркадий, я хочу услышать правду от Вас: теперь Вы меня не полюбите? Никогда?..» Режиссера радовало, что у её голоса от природы есть специальный режим, он называл его – «роковой».

В машине со мной Яна Михайловна говорила обыкновенным меццо-сопрано.

Приехали в нашу мастерскую.

– Ну вот, ходите, рассматривайте, – пригласил я. – Тут вот трубы круглые, тут прямоугольные. Прямоугольник – это располневший квадрат, как Вы помните из школы. А тут листы.

– Глисты?!

– Нет, глисты – органика. Органика пожароопасна, поэтому её не держим. А листы – нет. Вот они, железячки.

Обходя стопку листов в грязной, жирной эмульсии, Яна Михайловна пошла вдоль стены. С каждым шагом тон её становился официальнее.

– О, а у вас подрозетник из фанеры!

– Увы, из фанеры… – я развёл руками. – Фанера ток не проводит, нам это нравится.

Напрасно я не скрыл сарказма в тоне. Яна Михайловна заговорила инспекторским тоном.

– Вы, Юрий Афанасьевич, не представляете, сколько в нашей области в этом году пожаров из-за подрозетников! Нам каждый день читают оперативки.

– Верю, – послушно согласился я. – Поэтому у меня дома подрозетники из самана.

– Из чего?

– Из самана. Новый материал, типа керамики, когда застынет. Правда, стынет три года.

– Ах вот, значит, как! Д'oма у вас из новейшей керамики, заграничной, небось. А на работе пусть возгораются? Уж переделайте, пожалуйста, и здесь на правильные. Керамику мы учили. Я посмотрю в инструкции, какая у вашего самана степень опасности, – пообещала Яна Михайловна и записала что-то в свою книжку.

– А это что? Какая-то органика! Пищеотходы с мусором!

– Это еда. Сейчас тут будет обедать наш Василий, он пока курит.

– У вас курят? – с надеждой оживилась Яна Михайловна. – А где?

– Он ходит на завод в специально отведённое место, – соврал я, чтоб она не заглянула за угол здания.

Тут появился Василий.

Надо сразу сказать, что Василий – гордость нашего предприятия. Высокий красавец с мастеровитыми руками и доброй, любвеобильной душой – такие люди не могут не нравиться женщинам. Я как-то писал о его единственной неудаче, когда он не понравился местной негритянке. Ну так у Василия зуб тогда болел. А вот если б не зуб…

Когда женщины видят Василия, они мгновенно беременеют.

С Яной Михайловной произошло чудо: погоны на её форме превратились в какие-то кружевные фестончики, а сама она приподнялась в своих казенных туфельках, как будто на них появились неуставные высокие каблуки. По инерции её меццо-сопрано ещё успело спросить у меня:

– А это что? – но в последнем слове уже само собой перешло на «роковой». – Опилки!

«Коленки! Боже, у меня сами собой подгибаются коленки! А я мелю тут эту дурацкую чушь про опилки», – перевёл я на сценический язык её реплику. А вслух кротко сказал:

– Это стружка, Яна Михайловна.

– Между прочим, железные опилки горят, – сообщил нам роковой голос Яны Михайловны, и мне опять послышалось: «Аркадий! Я вся горю! Спасите меня, о бездушный…»

Василий, услышав голос, блеснул глазами и поправил какой-то гаечный ключ в брючном кармане комбинезона.

– Опилки? – удивился я. – Быть не может! Давайте подожжём.

– Вот вы смеётесь, Юрий Афанасьевич, – сказал неожиданно Василий, пожирая блестящими глазами Яну Михайловну, – а я поджигал.

«Заставлю вражину после работы поджечь его собственную “Ниву”», – пообещал я себе.

У забеременевшей пять минут назад Яны Михайловны от счастья тут же начались схватки:

– Нас учили, Юрий Афанасьевич, что опытный рабочий всегда знает о пожарной опасности больше своего начальника.

Тут Василий посмотрел на моё лицо и что-то увидел там.

– А нет, Юрий Афанасьевич, я спутал. Это я магниевые опилки поджигал.

Я облегчённо выдохнул:

– Вот когда начнём делать еропланы, Яна Михайловна, – а они сплошь из магния – мы Вас пригласим что-нибудь поджечь. Там много чего можно утворить таким пироманьякам, как наш Василий… – я значительно посмотрел на умника.

– Обязательно приеду, и мы с Василием зажжём, правда, Василий? Кстати, Василий, раз Вы курите, у Вас должны же быть спички. Где Вы их держите?