Куп бросил на Эллу последний уничтожающий взгляд через плечо – у него было такое чувство, что его предали, и это читалось в его глазах. А потом захлопнул за собой дверь.
Она опустилась на пол, медленно скользя спиной по стене, – дрожащие ноги не держали ее, – и уткнулась лбом в колени. Она слушала звук тяжелых шагов по лестнице, шагов мужчины, который уходил от нее навсегда.
Куп вылетел на улицу, его сердце так яростно билось в грудной клетке, что, казалось, могло проломить грудину. Дождь хлестал по лицу; Куп швырнул свою сумку на тротуар и в гневе ударил кулаком по кирпичной стене многоквартирного дома, где жила Элла.
Боль пронзила костяшки его пальцев, но немного притупила ужас, охвативший его после признания Эллы.
Он облизал разбитые костяшки пальцев и взял сумку в другую руку.
Остановив такси, он прыгнул в машину и крикнул водителю:
– Отвезите меня в какой-нибудь отель.
– Как насчет «Ренессанса», сэр? Дорогой, но очень шикарный.
– Конечно, отлично, да куда угодно, – прохрипел он, начиная дрожать всем телом. Ему было плевать, куда ехать, – он просто хотел сбежать от воспоминаний о тех огромных глазах, в которых блестели невыплаканные слезы.
Но потом он увидел блестящий розовый логотип на окнах кондитерской Эллы, когда их такси промчалось мимо. И паника охватила его, на языке все еще ощущался вкус губ Эллы и воспоминание о всепоглощающей страсти, которая охватила их с первой минуты встречи, как насмешка.
Куп уронил голову на руки, ему хотелось завыть от боли и разочарования.
Да поможет ему Бог. Что бы он сейчас ни делал, сколько бы денег ни имел, как бы быстро ни исчез – он уже никогда не сможет быть как остров, сам по себе. И все это была его собственная проклятая вина.
Глава 8
Куп уставился на блестящую розовую надпись на двери кондитерской, а затем заглянул внутрь через стекло. Он заметил Эллу, стоящую за прилавком и беседующую с клиентом, положив руку на живот, – и сглотнул комок в горле.
Он провел ночь в готическом великолепии пятизвездочного отеля с видом на вокзал Сент-Панкрас, не сомкнув глаз, вспоминая каждое слово, сказанное Эллой, и каждую фразу, произнесенную им. И Куп пришел к нескольким важным, пусть и сокрушительным выводам.
Он понятия не имел, что делать с последствиями бомбы, которую она только что взорвала в его приятной, легкой островной жизни. Поправочка: его бывшей приятной, легкой островной жизни. Он не планировал отцовства и ни черта не знал о нем.
И он ненавидел это свое беспомощное незнание, потому что оно слишком напоминало ему о детстве. Этот мертвый груз ответственности, постоянное давление, ощущение загнанности и ужасающее чувство незащищенности и неуверенности – настолько ли он силен и умен, достаточно ли он мужчина, чтобы сделать все правильно и угодить своей маме.
Он не хотел снова проходить через все это. И ненавидел то, что сейчас ему придется это делать.
Именно по этой причине он запаниковал вчера, когда Элла рассказала ему новость, – и ошеломил ее своей реакцией.
Потому что, как бы ему ни хотелось обвинить во всем одну Эллу, он понимал, – после того как проанализировал все факты, – что не может этого сделать. Он также знал, что не может так просто бросить своего ребенка и забыть о нем, как она ему предложила, потому что тогда он окажется не лучше собственного отца. А Куп был уверен, что не сможет так поступить и жить как ни в чем не бывало.
Поэтому у него был один-единственный выход. Смириться, перестать ныть о том, чего он не может изменить, и попытаться справиться с этим.
Для этого ему было необходимо сначала поладить с Эллой.
Нацепив свою фирменную улыбку, за которой скрывался страх и которая была тщательно отрепетирована еще в детстве, он открыл дверь кондитерской. Но как только Элла посмотрела в его сторону и их взгляды встретились, ее глаза страдальчески расширились. Куп замедлил шаги, его сердцебиение участилось, а в горле образовался комок размером с кулак.
– Куп? – Элла закусила губу, испытывая одновременно потрясение, тревогу и удивительное облегчение.
Она никак не ожидала увидеть его вновь, решив, что его гневный отъезд был только к лучшему. На протяжении долгой ночи, которую она провела, разговаривая по телефону с Руби, а затем лежа в постели, уставившись на трещины в потолке, она убеждала себя, что не может заставить Купа хотеть быть отцом, как и простить ее за то, чего она не делала. Так что было бы бессмысленно и бесполезно пытаться объясняться с ним.
– Нам нужно поговорить, – сказал он глубоким, слегка напряженным голосом, в котором уже не было и намека на вчерашний гнев. – Ты можешь сделать перерыв?