Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

Русские подростки с упоением переходили к игре «в Жюля Верна», К примеру, Александр Беляев вспоминал, как они с братом «решили отправиться к центру Земли. Сдвинули столы, стулья, кровати, накрыли их одеялами, простынями, запаслись маленьким масляным фонарём и углубились в таинственные недра Земли. И тотчас прозаические столы и стулья пропали. Мы видели только пещеры и пропасти, скалы и подземные водопады, какими их изображали чудесные картинки: жуткими и в то же время какими-то уютными. И сердце сжималось от сладкой жути. Позднее пришёл с кошмарами „Борьбы миров” Г.Уэллс. В этом мире уже не было так уютно»[122].

Наглядно-практическое взаимодействие человека с природой в романах Жюля Верна было созвучно толстовской идее «заразительности» искусства. Его произведения и сейчас воспитывают хороший вкус к приключениям в поисках знания и свободы, в борьбе за справедливость, к приключениям, мотивированным наукой и такими благородными чувствами как товарищество и сострадание. В путешествиях героев Жюля Верна по суше и по воде, в океанских глубинах и в воздушной стихии, наконец, в околоземном пространстве зарождалось то самое приключение мысли, что сделается доминантой научной фантастики второй половины двадцатого века.

Трудно переоценить заразительность этих познавательных приключений в конце XIX — начале XX века, когда международный книжный рынок захлёстывала волна брутальной сыщицкой макулатуры, символом которой не зря сделался Нат Пинкертон. Бесчисленные выпуски о похождениях Пинкертона (по имеющимся сведениям, общим числом до полутора тысяч; некоторые их них фабриковались «невидимками» прямо в России, подобно поддельной заграничной парфюмерии и галантерее)[123] наводнили прилавки сотнями тысяч и миллионами экземпляров. Нравственному, то есть, разумеется, безнравственному, облику нового идола буржуазного эпоса посвятил в своё время блестящую статью «Нат Пинкертон и современная литература» (1908) К.Чуковский. Об этом рыцаре кулака уже достаточно даёт представление то, что одноимённое частное агентство под прикрытием уголовного сыска процветало в тайной войне против американского рабочего движения[124]. Ясно, откуда шли большие деньги на литературную рекламу «легендарного» сыщика и почему газета кадетов «Речь» пела Пинкертону хвалу.

Пинкертоновщина нанесла бы обществу куда более серьёзный нравственный урон, если бы ей не противостояла литература благородных приключений. Максим Горький с благодарностью вспоминал среди спутников отрочества Алёши Пешкова её персонажей — «людей сильной воли, резко очерченного характера… которые живут иными радостями, страдают иначе, враждуют из-за несогласий крупных»[125]; некоторые из них, по утверждению Горького, повлияли на выбор жизненных прототипов, в его собственных ранних рассказах.

Среди героев хорошей приключенческой литературы жюль-верновские капитаны Немо, Грант, Гаттерас, учёные и путешественники Жак Паганель, Сайрес Смит, Мишель Ардан, искатели истины и свободы, «люди в самом высоком значении слова» (по справедливой характеристике автора) привлекали читателя также своей одержимостью в исследовании тайн природы. Толстому, когда он в период педагогических исканий заинтересовался не совсем обычными книгами писателя-«приключенца», было импонировать, что герои Жюля Верна совершают подвиги не только благодаря мужеству и предприимчивости, но и силой своего знания. Вместе с тем Толстой обнаружил, что эти приключения несут отпечаток фантастической науки…

Впрочем, первые переводы произведений французского фантаста воспринимались русской литературной критикой в духе той просветительско-педагогической задачи, которую творчество писателя далеко перерастало. М.Е.Салтыков-Щедрин высоко оценил в журнале Современник познавательное значение романа «Воздушное путешествие через Африку» («Пять недель на воздушном шаре»), рекомендуя его юным читателям в качестве настольной книги. В следующем году «Современник» одобрительно отозвался об искусстве популяризации знаний в другом научно-фантастическом романе Жюля Верна — «Путешествие к центру Земли». Петербургская же газета «Голос» (от 1 марта 1886 года), напротив, была раздражена пропагандой материализма «в духе Базарова, Лопухова и компании» (!). Может быть, привлекало внимание утверждение одного из героев «Путешествия», что «все чудеса природы, как бы необыкновенны они ни были, всегда объясняются физическими причинами». Так или иначе «весьма безнравственная по своей тенденции» книга была исключена циркуляром министра внутренних дел из ученических библиотек[126]. От обскурантской печати и царской цензуры не укрылся, как видим, мировоззренческий заряд приключений.

Так реализовал Жюль Верн установку своего издателя и друга П.Этцеля, писавшего, что детям «нужно внушать веру в прогресс, веру в человека, претворяющего сверхъестественное в естественное, способность стать господином собственной судьбы. Мы должны учить и воспитывать, развлекая»[127].