Полина не могла скрыть своего презрения, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах, она нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности наполеоновских войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу Отечества. Полина презрительно улыбалась. «Дай Бог,
— говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю». Она удивляла меня. Я всегда знала Полину скромной и молчаливой и не понимала, откуда взялась у нее такая смелость. «Помилуй, — сказала я однажды, — охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть себе мужчины дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта». Глаза ее засверкали. «Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? Разве нет у них отцов, братьев, мужей? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы нас на бале вертели в экссезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общественное! Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотрите на m-me de Stael. Наполеон боролся с нею, как с неприятельской силой... И дядюшка смеет еще насмехаться над ее робостью при приближении французской армии: «Будьте покойны, сударыня: Наполеон воюет против России, а не противу вас»... Да! Если б дядюшка попался в руки французам, то его пустили бы гулять по Пале-Роялю; но m-me de Stael в таком случае умерла бы в государственной темнице. А Шарлотта Корде? А наша Марфа Посадница? А княгиня Дашкова? Чем я ниже их? Уж верно не смелостью души и решительностью». Я слушала Полину с изумлением. Никогда не подозревала я в ней такого жара, такого честолюбия. Увы, к чему привели ее необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума! Правду сказал мой любимый писатель: “Счастье только на путях обыкновенных».