Отечество

«Чего он хочет?» — вопросительно посмотрел на него Цой и терпеливо последовал за Кым Суном. У стены низко нависали ветки березы. Кым Сун остановился и еще раз огляделся.

— Хочу с тобой посоветоваться, — заговорщически произнес он, стараясь избежать взгляда старика. — Дело очень важное. Кроме тебя, не с кем поговорить. Ты — мой сосед, мы с тобой, как говорится, из одной кастрюли сою ели. В общем я на тебя целиком полагаюсь, потому и решился…

— В чем дело?—Цою тоже передалось его возбуждение.

— Давай покурим — расскажу,—он вытащил кисет, размял сухие листья и угостил Цоя. Старик свернул козью ножку. Кым Сун долго чиркал кремнем, пока зажегся фитиль.

— Ну говори, какое у тебя дело!—торопил Цой.

— А не будешь потом смеяться?

— Не буду.

— Что ты думаешь о предстоящем бое?

— Как это «что думаешь»?—удивился Цой.

— Думаешь, мы победим? А?—он круглыми глазами уставился на старика.

— Что-то я не пойму тебя, Сун.

— Неужели ты веришь в эту безрассудную затею? С их стороны — свыше ста человек, настоящие солдаты, не нам чета, да и оружие их не сравнить с нашим, а у нас только винтовки да самодельные гранаты. Это все равно, что с палкой на тигра идти. — Кым Сун тяжело вздохнул.

— …?

Цой молчал, выжидая. Тем временем Кым Сун, решив, что и старик сомневается в успехе операции, продолжал:

— И потом… Есть ли нужда освобождать поселок?… Риса хватает, собрали с окрестных крестьян налоги… Мясо тоже есть. Обуты, одеты. Что еще нужно? Зиму проживем, а там видно будет. Если освободим шахту, придется рабочих взять на паек. Ну скажи, разве я не прав? И кроме того, обозлим американцев, они тогда уж совсем озвереют. Ума не приложу, почему командир решился на это безрассудство? Пусть воюют рабочие. Им все равно есть нечего. У них там семьи… Но нам, крестьянам, зачем класть голову ради них?! В нашей деревне все останется по-прежнему, поверь мне…

Старик Цой продолжал молча слушать, только желваки выдавали его волнение.

— …Всю прошлую ночь думал, прикидывал. Боялся кому-нибудь другому сказать такое… Только тебе и решился…

— Ну, все у тебя? — сурово спросил Цой.

— Все. Ты как думаешь? Я ошибаюсь?

— Что ж ты предлагаешь?

— Давай пойдем к председателю уездного комитета. Он свой, поймет. Давай попросим его, чтобы крестьянам разрешили не участвовать в атаке на шахту. Мы скажем ему, что когда настанет очередь освобождать нашу деревню, то и мы будем сражаться. В конце концов, зачем мы вступили в отряд — чтобы выжить или чтобы умереть? Я хочу вернуться домой живым.

— Кто тебя этому научил? — повысил голос Цой.

— Жизнь… Била и учила… По-твоему, я ошибаюсь? Нисколько. Вот и командир разведчиков тоже говорит, что американцы просто так не уйдут.

Терпение у старика Цоя начало лопаться.

— Поступай, как знаешь, — глухо проговорил он, — жалкий ты человек, — борода старика дрожала от гнева. Кым Сун растерянно озирался по сторонам.

— Зря ты злишься. Еще кто-нибудь услышит, беды не оберешься!—Он схватил старика за рукав.

— Ясно… Значит, ты только прикинулся партизаном! Знаешь, что делают с бобом, примешавшимся к кандяну[26]? Выкидывают прочь!—Он отбросил руку Кым Суна. Цой, как никто другой, знал этого человека. В деревне он жил отдельной личинкой, всегда в стороне, дрожал за свой домик и свое хозяйство. Сегодня Кым Сун раскрылся до конца. Вот он, весь на ладони!

— Ты уж сразу сердиться… выходит, с тобой поговорить ни о чем нельзя. А я-то верил тебе! Как-никак соседи. Одной ложкой сою черпали…

— Одной ложкой говоришь?! Разные у нас с тобой были ложки, Сун. У тебя — поле свое, я же весь век гнул спину на чужих, ковырял киркой каменистый склон. — Цой говорил тихо, но все вены надулись у него на висках, глаза сверкали ненавистью.

— Хватит! Брось сердиться! На вот — закури, — Кым Сун снова протянул старику свой кисет.

— Не хочу,—отстранил Цой руку Кым Суна.

— Тогда пошли обратно. Считай, что этого разговора не было. Хорошо? — просил Кым Сун. Он еще раз предложил покурить, нервно чиркнул кремень, поднес огонь Цою и украдкой заглянул ему в лицо.

— Ты обещаешь, что никому не расскажешь?

— Пошли скорей. Там ждут, — Цой ускорил шаги.

— Я очень тебя прошу, не рассказывай.

— Ладно, не расскажу.

В лагерь они вернулись молча. Цой раздумывал — сказать обо всем командиру взвода или не стоит. «Слово дал… А если потом раскаиваться придется…» Над самыми их головами пролетела ворона, испуганно каркнула и скрылась в ближайших кустах. Щеки щипал мороз. «Скажу — его выгонят с позором, — вроде бы сосед, жалко… Но ведь он не достоин быть среди нас…» Два чувства боролись в душе старика. Так он ничего и не решил.

Когда они вернулись, бойцы ужинали.

— Где это ты пропадал, Цой? Садись, ешь скорее.

— Дела у меня были… — старик смущенно опустил глаза. «Так как же? Говорить или нет?» — мучительно спрашивал он себя.