Отечество без отцов

Не успев приехать, он уже уходит. Я стою у окна и смотрю ему вслед. Затем иду в его комнату и осматриваю его багаж. Нет, эти солдаты не привозят вшей из Приштины.

Я прибираюсь в своей комнате. Дневник отца и письма Вальтера Пуша прячу в ящик, из которого до этого их вынула. Карту России и фотографии уношу в подвал.

Незадолго до полуночи он возвращается домой, а я делаю вид, что сплю.

Он стоял часовым на посту в русском лесу. Он пел рождественские песни, хотя уже начался февраль… Снег лежал на ветвях деревьев. А кровь страшно шумела в ушах. И пот застывал на лбу… Он пел так громко, что заглушал свой страх… Он пел рождественские песни и стонов больше уже не слышал.

Вольфганг Борхерт. «Много, много снега»

В феврале их еще раз накрыл снегопад. Почти двое суток дул северо-восточный ветер, наметая метровые сугробы на слежавшийся декабрьский снег. Ни один танк больше не пробивался через белую пустыню, поезда остановились, всякое движение замерло в бесконечном снегу.

Лишь еда должна была доставляться солдатам. Каждый вечер с наступлением темноты у землянок перед передним краем появлялись сани с провиантом, которые тянули две пристяжные лошади. На них доставлялся котел с дымящимся супом, мешки с замерзшим хлебом и сушеными овощами. Естественно, продовольственные сани следовали по заснеженной местности без звона бубенчиков. Они были скорее похожи на поезд-призрак, который беззвучно возникал в ночных сумерках, оставлял чан с супом и исчезал так же тихо, как и появлялся. К последним, еще сохранившимся правилам приличия относился следующий ритуал: сани с продовольствием никогда не обстреливались. Этого придерживались обе стороны.

В один из вечеров, когда снежная пурга никак не желала угомониться, сани с продовольствием не прибыли в положенное время. Проходил час за часом, и когда уже никто больше не надеялся получить теплого супа, Вальтер Пуш, стоявший на посту, вдруг услышал лошадиное фырканье. В свете, отражавшемся от снега, возникли очертания саней. Они остановились. Две фигуры спрыгнули с них. Когда Вальтер Пуш подошел поближе, то увидел ватные куртки и меховые шапки. Он снял винтовку с предохранителя, оба русских солдата подняли руки. Вальтер Пуш приблизился к саням и убедился, что оба солдата были безоружными. Они тоже везли в свои подразделения суп и мешок черствого хлеба. На их круглых лицах расплывалась широкая улыбка.

Появился Годевинд и спросил, что это за странные птицы.

— Русские солдаты, которые развозят еду. Они заблудились во время снежной вьюги.

— Надо хоть посмотреть, что у Ивана на ужин, — сказал Годевинд, поднял крышку чана и склонил нос над дымящимся супом.

— Капуста! Эти русские восемь раз в неделю едят капусту.

Годевинд подошел к лошадям, похлопал их по холке, поговорил с ними. Развозчики еды получили по сигарете. Вальтер Пуш щелкнул своей зажигалкой. Два немецких солдата и два русских развозчика стояли на воздухе, вокруг мела поземка, и курили. Никто не произносил ни слова. Суп остыл. Годевинд бросил окурок в снег, развозчики еды затушили свои окурки пальцами и засунули остатки в карманы.

Нерешительно Годевинд обошел сани. Внезапно он показал в сторону, откуда прибыли сани и закричал:

— Давай!

Развозчики отдали честь, поколебавшись, уселись в сани, что-то крикнули лошадям и щелкнули кнутом. Сани растворились в темноте, поземка тут же стала заметать их следы.

— Пока мы окончательно не проголодались, неплохо было бы отведать русских щей, — изрек Вальтер Пуш.

Близилась полночь, они уже потеряли всякую надежду на горячую пищу, как вновь услышали лошадиное фырканье. Снова из ничейной зоны с северо-востока возникло нечто, все запорошенное снегом. Вновь две лошади, одни сани и два солдата в серых шинелях.

— Мы заблудились и оказались у Ивана! — ругался один из них.

Там их привели в блиндаж к офицеру. Он с ними курил махорку, угощал сушеной рыбой и рассказывал длинную историю, из которой они не поняли ни слова. Когда русские развозчики еды благополучно вернулись, офицер вышел вместе с немцами из блиндажа, показал на их сани и приказал им садиться. При этом он сказал:

— Езжайте домой.

Годевинд поднял крышку и попробовал немецкий суп.

— Капуста! — закричал он. — И стоило из-за этого делать такой крюк.

Дневник Роберта Розена