Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев, 1887 – Петербург – 1941, Таллин). Поэт, лидер эгофутуристов. В одном из писем Георгия Шенгели Шкапской (25 апреля 1924 года) можно прочитать:

«Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал. Все его стихи – сплошное издевательство над всеми и всем, и над собой. Вы знает, что Игорь никогда (за редчайшим исключением) ни с кем не говорил серьезно? Ему доставляло удовольствие пороть перед Венгеровым чушь и видеть, как тот корежится «от стыда за человека». Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу и всегда чувствовал себя умнее собеседника – но это ощущение неуклонно сопрягалось в нем с чувством презрения».

А вот мнение Владислава Ходасевича: «Многое в Игоре Северянине – от дурной современности, той самой, в которой культура олицетворена в биплане, добродетель заменяется приличием, а красота – фешенебельностью.

Пошловатая элегантность врывается в поэзию Северянина, как шум улицы в раскрытое окно» («Русская поэзия»).

Начало XX века напоминало мрачное удушье перед мировой грозой. Предгрозье, как надвигающийся трагизм жизни, ощущалось всеми, особенно интеллектуалами и читающей публикой. Что делать и где скрываться? Уходить в «изящную» мечту, расписанную символистами, не хотелось: уж больно абстрактно. Все начинали уставать от бесполых символистов, от неврастенично-болезненных декадентов, от витиевато-заумных модернистов. Просвещенному народу хотелось реально ощутимого: яркой и брутальной жизни. Набирающий силу буржуазный бомонд жаждал здоровых развлечений и отвлечений с изрядной долей пряного эротизма. Этот исторический момент гениально угадал Игорь Северянин.

На долю Игоря Северянина выпало много хулы и хвалы. Его поэзию возносили до небес и низвергали в грязь. Полярность суждений, мнений и оценок удивительна, но при всем этом нельзя забыть факт, когда 27 февраля 1918 года в Москве в переполненном зале Политехнического музея состоялось «состязание на звание короля поэзии, звание присуждено публикой всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием» (газета «Власть народа»). Первое место занял Игорь Северянин, второе – Маяковский, третье – Бальмонт…

В связи с избранием Северянин горделиво писал:

Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре…

Я так велик и так уверен

В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон…

Я избран королем поэтов —

Да будет подданным светло!

Дореволюционный Игорь Северянин – это вечера, поэзоконцерты, встречи, рестораны. И море удивительных стихов – изысканные сюрпризы, капризничающие слова. Долой условности, да здравствуют чувства с призывом:

Вонзите штопор в упругость пробки, —
И взоры женщин не будут робки!

Или: «Ананасы в шампанском», «Ты пришла в шоколадной шаплетке…».

И еще:

От грез кларета – в глазах рубины,
Рубины страсти, фиалки нег.

Можно привести эпизод, когда один из знакомых Северянина приехал в гости к нему на его мызу, где всюду цвела сирень. Дача сиреневая, песок сиреневый, сирень – в кадках. Входит Северянин в сиреневом пиджаке, выводит женщину в сиреневом платье и говорит: «Знакомьтесь! Моя 116-я!» Разумеется, звонкая гипербола, в духе Игоря Васильевича. Об этой мызе в Эстонии он писал:

Здесь царство в некотором роде,
И оттого, что я – поэт,
Я кровью чужд людской породе
И свято чту нейтралитет.

Блеск огней, вино, женщины. Всё вращалось, как карусель, вокруг «короля поэзии» Игоря Северянина:

Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.
Валентина безрассудна! Валентина влюблена!..

Упоенье жизнью, сплошной гедонизм, и лишь иногда прорывалось разочарованье:

В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…

В мае 1915 года Северянин признавался:

Я тяготился отчего-то,
Себя пытаясь обмануть.
Халатность это или лень —
Я не задумывался много

И, положась на милость Бога,

Всё верил в поворотный день.

И вот этот поворотный день, а точнее 1917-й год, настал. Сначала Февраль с его обещаниями разных свобод, а потом грозный Октябрь с грабежами, насилием и растаптыванием только что полученных свобод.