Отель

– Займись лучше делами. Почему коробки в зале стоят? Мало ли кто у нас покупает. Всех не упомнишь. Голова распухнет, шапка слетит.

Карченко вышел на площадь.

Открылись двери зала игровых автоматов, и оттуда вывалилась целая толпа кавказцев. Веселых, под кайфом и шумных…

Вот здесь или в другом подобном месте они и могли ждать американца, тем более что заведение открыто двадцать четыре часа в сутки, подумал Карченко и спустился в подземный переход.

Он дошел до поворота. Именно на этом месте американец получил первую пулю. Чуть дальше за углом – вторую. Но он еще пытался бежать. Карченко машинально посмотрел себе под ноги. Естественно, никаких следов крови не осталось. И не могло остаться. Тысячи ног москвичей и гостей столицы наступили с тех пор на место преступления.

Такие же люди шли здесь в тот вечер. Может быть, не так много. Но были. И были два человека: он и она. Иностранец и русская. Кто из них снимал? Скорее всего, он. Он мог подарить ей камеру на память о днях, проведенных в Москве, а себе оставить видеозапись.

Карченко миновал переход и вошел в здание вокзала. Прямо перед ним на стене висело расписание движения поездов. Он нашел нужную строку. Все сходилось. Три раза в неделю в вечернее время, почти ночью, в Софию уходил экспресс. Были и другие поезда. В Европу можно попасть на любом.

В машине Карченко набрал номер гэбэшника и изложил ему свои соображения. «Математик» буркнул, что версия красивая, но бесполезная. Скоро видео будет в Москве.

Карченко не сомневался, что эту версию тем не менее проверят. Что им еще остается делать? И в другом он не сомневался. Эту версию его недавний собеседник выдаст за свою. К гадалке не надо ходить. Такие уж они, сотруднички. И что интересно, всегда оправдываются интересами дела. Общего. Шарашка.

Другое дело – работать на ГРУ. Почетно. А эти серые мыши уже никогда от прежних дел не отмоются. Это там, у них ФБР, – почетно. У нас как ни назови: ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, ФСБ – все равно народ шарахаться будет.

Пересказав свою версию «математику», Карченко словно оживил в своем воображении картинку. Вот парочка заходит в магазин. Она весела. Он тоже. Впрочем, нет. Во всем должен быть привкус прощания. Эти двое смотрят друг на друга и не могут наглядеться.

– Люблю, – шепчут его губы.

– Люблю, – отвечают ее глаза.

Каждый жест полон смысла для обоих. Окружающее не существует. Оно где-то за пределами их жизни, их сегодняшнего существования. Да полноте, а существует ли вообще другой мир? Автомобили, самолеты, поезда… Только поезда, к сожалению, существуют. Поезда – это реальность. До поезда осталось полтора часа. Полтора часа счастья. Целых полтора часа. Всего полтора часа.

Он выбирает камеру.

К ним подходит продавец.

Какой милый человек.

Он что-то говорит, она с трудом понимает назначение кнопок. В камеру вставляют кассету. Он смотрит на нее через объектив. Она улыбается ему. Она смотрит на него. Он улыбается ей. Он говорит что-то о подарке, о том, что теперь не будет скучать. Поставит кассету в магнитофон – и она снова рядом. А он скоро приедет. Обязательно. Ведь у него еще есть дела в России. Теперь у него здесь самые важные дела…

Русские женщины, они ведь верные, терпеливые и любящие. До самоуничижения. Он знает. Он чувствует. Он любит.

А в этот момент за их спиной убивают человека.

Глава 25

Доев свое консоме, старик облачился в тройку, еще ни сном ни духом не зная, что будет делать, но, ощущая несомненный критический зуд и любопытство, решил снова прошвырнуться по отелю. На этот случай он припас темные очки.

Как для Станиславского театр начинался с вешалки, так и Пайпс решил начать свое обследование с гардероба.

Надо сказать, что он выбрал не лучшее время для контакта с Верой Михайловной. Произошедший инцидент выбил ее из колеи. В лучшем случае ей грозил выговор, в худшем – увольнение. Стоило делу поползти по инстанциям, стоило «потерпевшим» отвергнуть ее извинения – и никакие заступничества не помогут.

А тут еще мама. Пожилые люди – не сахар. Обидчивы как дети. Злопамятны даже в склерозе. Вздорны. Если же еще и больны, жизнь близких запросто может превратиться в кошмар.

Выяснилось, что мама нарочно не снимала трубку. Ей показалось, что дочь теперь больше любит Афанасия, чем ее.

Вера Михайловна терпеливо несла свой крест. Никогда и никому не жаловалась. Многие вообще не подозревают о проблемах людей, с которыми сталкиваются на работе и которых даже считают своими приятелями и приятельницами. Яркий пример тому – Вера Михайловна.

Но все бы это ничего. С мамой, дай бог, все обойдется, как бывало уже не раз. В конце концов, черт с ней, с работой. Найдет другую. Можно пойти преподавателем в колледж. Говорят, платят сносно. Но вот беда, в колледж ее никто не зовет, там вообще не устроиться, а гардеробщица так прижилась на этом месте, что, честно говоря, уходить-то и не хотелось.

Какой колоритный пожилой мистер!

В том, что это мистер, а не пан, не герр, не сеньор или мсье, она была убеждена.