Отель «Белый носорог»

Дожидаясь своей очереди в коттедже для гостей клуба «Мутхайга», две ладные девичьи фигурки не спеша облачались в школьную форму. Они застегнули белые блузки и натянули серые фланелевые шорты. Надели длинные зеленые шерстяные гольфы и джемпера в тон, аккуратно завязали галстуки в зеленую и желтую полоску, а затем шнурки на практичных мальчиковых ботинках. Посмотрелись в зеркало. Сдвинули на один глаз школьные береты. Потом, повернувшись друг к другу лицом, принялись обниматься, тереться носами, облизывать и посасывать друг другу уши. Одна запустила руку в шорты другой. Вдруг послышался звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Кто бы это мог быть? — безмолвно спросили друг друга Черные Тюльпаны. Необузданный американский охотник? Или бледный англичанин с приятным лицом и любовью к извращениям?

* * *

Королевский театр резко выделялся из всех окрестных зданий — непрезентабельных, крытых жестью домов на единственном проспекте Найроби. Здесь шли любительские спектакли и проводились собрания общественности. О Королевском театре до сих пор судачили в связи со скандальной премьерой «Школы злословия». А сегодня, в соответствии с планом солдатских поселений, здесь намечалось провести земельную лотерею.

Рабочий день начинался в девять, однако люди с пяти часов стали занимать очередь. Алан Луэллин и еще четыреста жаждущих отхватить кусок Африки, переминались с ноги на ногу. Остальные, утомленные долгой дорогой, спали в запряженных быками повозках и фургонах с высокими колесами, растянувшихся вдоль пыльной улицы до голубых эвкалиптов за чертой города. Некоторые протопали на своих двоих тысячу миль от Северной Родезии. Алан Луэллин и еще несколько человек, напрягая зрение в неярком утреннем свете, изучали вывешенный на двери театра бюллетень земельного управления. Там же красовались афиши, извещавшие о чемпионате Восточной Африки по боксу, премьере спектакля «Ты масон?» и «Иммигранте» — комедии Чарли Чаплина.

— Что ты раньше выращивал, парень? — спросил сосед по очереди.

— Ничего, — честно ответил Алан, безуспешно стараясь принять такую позу, чтобы центр тяжести пришелся на левую ногу. Почечная лоханка казалась раскаленным камнем и ни на минуту не давала забыть о себе. — Я им солгал. До войны я работал в шахте.

— Для Министерства колоний мы все — фермеры. Сам-то я был почтальоном. Но, говорят, здешняя землица — такая плодородная, что нужно только бросить горстку семян или посадить чайные кусты — и жди себе, пока не вырастут деньги. Эй, парень, что с тобой?

Алан прислонился к каменной стене и закрыл глаза. Он весь вспотел. По ноге неудержимо текла струйка мочи. Он заскользил вдоль стены и, приземлившись на тротуар, вытянул перед собой ноги.

Вот так же он сидел в запряженной мулами санитарной повозке, когда они отступали от стен Багдада в Кут. Цеплялся за грубо сколоченный борт повозки, чтобы не сползти вниз. Изнутри кололи сломанные ребра. Три дня подряд лишенная рессор повозка тряслась по каменистым дорогам; кровь привлекала мух и москитов. По ночам холодные дожди Месопотамии начисто отмывали повозку.

Боль отступила. Горячий пот сменился холодным. Алан встал и прислонился к стене. Вспомнил Гвенн, их долину в Уэльсе. В его роду три поколения мужчин работали в шахте; угольная пыль въелась в кожу и заполнила легкие, стала частью их организма — как ребра и почки. Их отцы и братья, один за другим, становились жертвами завалов и легочных болезней. Как шутили его однополчане из Уэльских стрелков: «По крайней мере, в окопах умираешь на свежем воздухе, разве что тебя отравят горчичным газом». Для Алана, с его хрупким сложением и ранением в почечную лоханку, страшнее угля не было ничего на свете. Ему повезло: окончание войны застало его в Бомбее. Он тотчас сел на пароход и отправился через весь Индийский океан в Момбасу. Гвенн не подведет: будет крепиться и даст ему шанс начать новую жизнь в Африке. Сегодня все решится.

Подобно Алану, почти каждый европеец в Найроби оставил родной дом и пустился за тысячи миль в надежде обрести клочок земли в Восточной Африке. По слухам, в Кении не было ни одного предприятия, фермы или плантации, которые бы не зависели от расклада в сегодняшней лотерее, где разыгрывался первый миллион акров «земель Британской короны». Если прибавить пять миллионов акров, уже официально переданных европейцам, к концу лотереи пять процентов плодороднейшей кенийской земли будут заселены белыми.