Отель "Калифорния"

Ричард достал три снифтераи небольшую бутылочку коньяка. Она была схвачена металлической сеткой. Как и одна из стен.

— Ричард, если это от воров, то неправильный ход. Они сразу набросятся на зарешеченную стену с винами.

— Нет, не от воров. От себя когда-то. Из-за того, что любил быструю езду. Или как это у вашего Гоголя… До этого я был архитектором.

Настя подумала, что из-за этого у него пристрастие к серым тонам — металл, бетон, стекло.

— Я жил здесь еще с первой женой. Работы не было. Отношения шли по наклонной, а тут друг устроил работенку. Только не архитектурную. Скорее разрушительную. Он же потом и в клинику пристроил. Между озером Arrowhead и Big Bear.

— Ой, я знаю это место. В этом смысле Лос-Анджелес потрясающ. Два часа на машине — и снег. А внизу, в городе, пальмы… которые я ненавижу…

— Ну вот, Настя, я там все четыре сезона и застал, в клинике. Алкаши там годами живут… Когда вышел — жена с сыном уехали. В Югославию, конечно… С архитектурой было закончено…

Насте показалось, что сказано это было с сожалением. Она и сама предпочла бы видеть Ричарда архитектором.

Они вернулись наверх. Друг «продегустировавший» несколько снифтеровконьяка, объявил, что покидает их.

— Вы будете Львиным Сердцем, Ричард, если отвезете Настю домой. А я… сейчас приеду, усядусь в кресло и… отдамся иному миру. Читать буду.

Настя с Диком вышли на улицу и помахали уезжающему Другу. Ей было немного неприятно, что он так вот оставил ее с другим мужчиной, и в то же время она была раздражена — «никогда он не настаивает, никогда».

— Ну, сумасшедший татарин!

Настя хотела возмутиться на такое прозвище, но Ричард не дал ей, заглотнув ее губы своими. Он стоял, уперев руки в стену над Настиными плечами. Света в прихожей почти уже не было. Она выскользнула из-под его рук, присев, и ушла в ванную.

Ричард позвал ее из спальни. Как она и ожидала. В комнате горела голубая лампа. Здесь был мягкий ковер — она оставила босоножки в ванной. Ричард сидел на полу, уперевшись спиной в кровать, — перед ним был поднос с бутылкой шампанского и наполненными бокалами. Настя села рядом, они чокнулись, и она увидела поблескивающие волоски на кисти его руки, чуть видные из-под манжета. Она тут же вспомнила Сашины руки, с прямыми, как сосиски, пальцами, абсолютно бесхарактерные, как и он сам. У Дика были крупные ладони, но с тонкой костью запястий.

Они скромно сделали любовь. Будто проверяя друг друга, узнавая. Чтобы освободиться от условностей первого раза и делать любовь лучше и дольше во второй. Насте показалось, что она уже слышала такие интонации — Ричард будто удивлялся. Ну да, так фотографы удивлялись, переворачивая листы ее портфолио:«И это ты? И это тоже ты?!» Она всегда немного раздраженно отвечала, что, конечно, это она, и зачем бы ей были чужие фотографии в ее портфолио.«Тебя много. Разной», — говорили ей.

— Ты в постели, как пуссикэт [94]. Совсем не такая, как в жизни. Грозящая взорваться бутыль кока-колы ты в жизни. Ха, советская кока-кола! — еще Ричард подумал, что не знай он, что она манекенщица, он бы и не догадался.

Она была очень худая, да, но все же равномерный слой мяса покрывал ее длинное тело. Он потрепал ее по ляжке: «Хочешь еще шампанского, пусс?»

«Вот уже и прозвище мне придумал. Человек, которого я и не знаю совсем…» — она взяла бокал. Ей, правда, прозвище Ричарда больше нравилось, чем Сашино: ласточка. Или Арчино — зайчик. Жалостливое какое-то. « Пусс» все же из породы царапающихся. «Сумасшедший татарин» тоже льстило.

Утро было отмечено по-американски — стаканом апельсинового сока, который принес в постель американец. Не убегающий на работу в Вайдвей.

Они решили отправиться на океан, где предполагалось меньше смога. По Сансет-бульвару, через Беверли-Хиллз. Район начинался «пощечиной общественному вкусу». Человек, заплативший несколько миллионов наличными, мог позволить себе целый штат советников по обновлению дома. Но он, видимо, посмеивался откуда-нибудь из Кувейта над проезжающими мимо его творения.

Невысокая ограда была заменена высоченной с колоннами из… пластиковых камушков. На каждой помешалась ваза с… пластиковыми же цветами. На участке не было оставлено ни единого дерева — но в любое время дня там присутствовал садовник. Видимо, он подкрашивал пластиковые цветы. Или же статуи. Все они были выкрашены в цвет человеческого тела. Смуглого, как и хозяйское. Так же на всех были покрашены волосы. И в паху, и под мышками. Общественники беверли-хилловцы жаловались в газетах. Когда они жаловались в небеверли-хилловских — оставались безучастными.

Сансет кончался в океане. Ричард оставил машину в паркинге ресторана «Грэй Стон», купил пакет картофельных хлопьев, и они с Настей расположились на скалах.

— Почему ты бросил архитектуру, Дик?

— Я плохо о себе думал. Да-да. Надо было навязывать себя, а я… навязывался польской женщине, ха-ха! — и он подбросил картофельную чипв небо, где кружила стая чаек.