Отель "Калифорния"

Весь двенадцатый этаж, где она выходила, тоже был обвешен ею. Корча самой себе рожицы, щелкая себя по носу, Настя шла к «служебному» входу номера.

«О, эта дешевка! Карлица! О, эта притвора!» — кричала Джоди о Муз Модерн, взявшей Настю в Нью-Йорк. Три раза в день в свите [100]«Плазы Отель» Настя и еще две модели демонстрировали летнюю коллекцию оптовым продавцам. Муз приобретала популярность и на Восточном побережье. Настя приобретала полторы тысячи долларов, одежды на тысячу, бесплатный проезд и… возможности. Последнее для Насти оставалось пока неосязаемым.

— В этом шмато [101]бизнесе одни crooks, — возмущалась Джоди ценами на одежду Муз Модерн. — Что ты выберешь у нее на тысячу долларов? Шарфик, ерунда какая-то, стоит двести!

Джоди готовила Настю к поездке. Она звонила из офиса «Плейбоя» на другое побережье страны и кричала в трубку: «Моя топ-модель будет у вас через десять дней!» Теперь в Нью-Йорке, побывав на трех из назначенных Джоди свиданиях, Настя уже не чувствовала себя топ-моделью.

Ей казалось, что она приехала из провинции. В город, где никому дела нет, кем она была в своей деревне. Никто не охал и не ахал от ее портфолио.И здесь это называлось book.

Когда такси из аэропорта подвезло ее к пансиону, оставив Гарлем где-то на краю мира, напомнивший своими пожарными лестницами Кловердэйл, только в саже и копоти, Настя подумала, что так, наверное, чувствовала себя Шерол. Та самая, с рыжей копной и серыми глазами, с фото родителей в раме с ангелочками, приехавшая в Лос-Анджелес черт знает откуда. Настя чувствовала себя иностранкой в Нью-Йорке, да, вот так же, как прилетев в Вену из Москвы.

Что должно было произойти здесь, она не совсем понимала. Ее должны были куда-то взять, что-то ей дать. В этом гигантском складе коробок, поставленных на попа. В этом монстре,о котором мечтают во всем мире. А он, как муравьед, засасывает, пережевывает и выплевывает двуногих муравьев.

Вот такой вся Америка представлялась еще в Москве. Как и большинству американцев Россия казалась Красной площадью с Василием Блаженным и мавзолеем; с мордастыми дядьками в шапках на нем, приветствующими организованные толпы демонстрантов с флагами и детьми на плечах.

Сабвей, правда, превзошел все ожидания. Не своей клоачностъю, а состоянием в нем. Ощущением себя абсолютно беспомощной. Любое резкое движение стоящего рядом или протанцовывающего мимо черного заставляло съеживаться. (И это после Лос-Хамовска, где ист эЛ.Эй. черный!) И она заметила, что не только ее — люди вообще старались не смотреть друг на друга, в лица, в глаза. Чтобы не нарваться на вопрос: «Эй, ты! Ебаный вайти [102], что уставился?» Косой мужик, которому это рявкнул черный парень в вязаной шапочке, стал оправдываться. А Настя чуть не расплакалась. От обиды, стыда, трусости и беспомощности: «Никто даже не посмеет что-нибудь ответить, сказать что-то против. В морду дать!» Все отворачивались, заворачивались в газеты и воротники.

Но сабвеем она проехала из любопытства. В основном же ходила пешком и радовалась этому естественному человеческому действию, как чему-то новому, необыкновенному. Ходить пешком.

В комнате, отведенной для одежды и манекенщиц, двое уже сидели на полу. В колготках и лифчиках, они обычно заканчивали мэйк-апк приходу уже загримированной Насти. Они не были дружелюбны, поэтому она и приходила уже накрашенная, дабы избежать лишних сорока минут общения. Она сначала все пыталась понять, почему, что она делает не так?

Потом ей надоело, и она стала называть их в уме старыми вешалками.

У белой Анн кожу, казалось, можно было бы оттянуть на несколько сантиметров со скул, как у йогов. Она штукатурилась, будто пыталась поменять лицо. Ей это удавалось, она была, как в маске, и не шевелила мышцами лица, дабы килограммовый грим не заполнял ее морщины. Черная Гейл дольше всего красила щеки, и они превращались под конец в грязные апельсины. На второй день работы Анн сказала, что Настя очень бледная по сравнению с ними. Настя не сказала, что они, как две престарелые бляди поутру в салуне,а стала красить губы вампирским цветом и делать угольными глаза.

Каждое утро перед показом в комнату приносили поднос с кофе и горячими булочками. Настя обязательно съедала одну-две. Чем вызывала тихое удивление манекенщиц. Будучи и так эфиопски худа, она потеряла три кило в Нью-Йорке. Она экономила и ела раз в день. В очень красивом и дорогом кофи-шопеза углом, напротив Сентрал Парк. Иногда она покупала гамбургер и брала в пансион. Но в комнате три на четыре было тоскливо, и Настя предпочитала ходить по городу голодная. Комната, за которую сама же и платила, пустовала.

Муз вбежала в номер и, расцеловавшись со всеми, Настя едва успела выдохнуть дым сигареты, замахала «Нью-Йорк Таймс». На этот раз Муз Модерн отвели целую страницу.