Отель «Нью-Гэмпшир»

— Прекрати вставать на цыпочки! — сказала Фрэнни.

— Это мои цыпочки! — возразил Эгг.

— Может быть, я умираю, — сказала Лилли, и всех, особенно мать, от этого заявления передернуло.

— Ты не умираешь, — строго сказал отец.

— Уж если кто и умирает, так это Фрэнк, — сказала Фрэнни.

— Нет, — возразил Фрэнк, — я уже умер. А живые наскучили мне до смерти.

— Прекратите, — сказала мать.

Я пошел заниматься гантелями в комнату Айовы Боба. Каждый раз, когда блины соскальзывали со штанги, один из них катился по полу и ударялся о дверь чулана, которая открывалась и оттуда что-нибудь выпадало. Чулан тренера Боба был ужасен: он просто швырял туда что попало. И в одно прекрасное утро, когда Айова Боб сбросил несколько блинов и один из них покатился к чулану, оттуда вывалился медведь Эгга. На медведе были моя беговая шапочка, Фрэннин свитер и мамины чулки.

— Эгг! — закричал я.

— Что? — закричал в ответ Эгг.

— Я нашел твоего чертова мишку! — закричал я.

— Это мой мишка! — завопил в ответ Эгг.

— Господи Иисусе, — сказал отец.

И Эгг снова пошел к доктору Блейзу проверять свои уши, а Лилли пошла к доктору Блейзу снова проверять свой рост.

— Если она не выросла за два года, — сказала Фрэнни, — сомневаюсь, что она выросла за последние два дня.

Но Лилли надо было сделать какие-то анализы, и старый доктор Блейз, очевидно, пытался сообразить, какие именно.

— Ты просто недостаточно ешь, Лилли, — сказал я. — Не беспокойся, просто попробуй есть больше.

— Я не люблю есть, — сказала Лилли.

И не было дождя, ни капельки! Или когда шел дождь, то это всегда было днем или вечером, когда я сидел за «Алгеброй, часть вторая», за «Историей Тюдоровской Англии» или за «Началами латыни», и я в отчаянии слушал шум дождя. Или я лежал в постели, и было темно, темно в моей комнате, темно во всем отеле «Нью-Гэмпшир» и во всем Элиот-парке, а я слушал, как дождь шел и шел, и думал: «Завтра!» Но наутро дождь превращался в снег, или просто моросил, или было сухо и ветрено, и я отправлялся на пробежку в Элиот-парк — а мимо проходил Фрэнк, спеша в биолабораторию.

— Чокнутый, чокнутый, чокнутый, — ворчал он.

— Кто чокнутый? — спрашивал я.

— Ты чокнутый, — говорил он. — И Фрэнни всегда чокнутая. Эгг глухой, а Лилли урод, — говорил Фрэнк.

— А ты нормальный, Фрэнк? — спрашивал я его, продолжая бежать на месте.

— По крайней мере, я не играю со своим телом, словно это резиновая лента, — сказал Фрэнк.

Я знал, конечно, что Фрэнк играет со своим телом, очень много играет, но отец в одной из доверительных бесед, когда мы говорили о мальчиках и девочках, убедил меня, что мастурбируют все (и должны, время от времени), так что я решил быть с Фрэнком помягче и не дразнить его из-за этих его увлечений.

— Как там дела с чучелом, Фрэнк? — спросил я, и он моментально посерьезнел.

— Ну, — сказал он, — возникло несколько проблем. Например, очень важна поза. Я все еще не решил, какая поза будет лучшей, — сказал он. — С набивкой, собственно, уже все, но вот поза меня очень беспокоит.

— Поза? — удивился я, стараясь представить обычные для Грустеца позы; кажется, он все время спал и пердел, делая это в самых произвольных позах.

— Видишь ли, — объяснял Фрэнк, — в таксидермии есть определенные классические позы.

— Понятно, — кивнул я.

— Есть «загнанная» поза, — сказал Фрэнк.

И он внезапно отскочил от меня, выставив руки, как передние лапы, оборонительно, и будто вздыбил загривок.

— Знаешь, да? — спросил он.

— Господи, Фрэнк, — сказал я, — не думаю, что эта подойдет для Грустеца.

— Ну, это классика. Или вот эта, — сказал он, вполоборота повернувшись ко мне, и, казалось, начал красться среди зарослей, оскалившись через плечо. — Это «крадущаяся» поза, — объяснил он.

— Понятно, — сказал я, гадая, будут ли к этому варианту чучела прилагаться еще и заросли, сквозь которые крадется Грустец. — Знаешь, Фрэнк, Грустец все же был псом, — сказал я. — А не ягуаром.

Фрэнк нахмурился.

— Лично я, — сказал он, — предпочитаю «атакующую» позу.

— Не надо мне ее показывать, — сказал я. — Пусть это будет сюрпризом.

Именно это меня и беспокоило: никто не узнает бедного Грустеца. И первая — Фрэнни. Думаю, Фрэнк забыл о первоначальной цели того, что он делает, он слишком увлекся этим проектом; он уже получил за него дополнительные баллы на внеклассных занятиях по биологии — Грустец ныне соответствовал целому семестровому курсу. Я не смог представить Грустеца даже в «атакующей» позе.

— Почему бы тебе просто не свернуть его калачиком, как он всегда спал, — сказал я, — положив хвост на морду, а нос засунув в задницу?

Фрэнк, как обычно, скорчил раздраженную мину, а я устал бежать на месте и сделал еще несколько кругов по Элиот-парку.

Я услышал, как на меня заорал из своего окна на четвертом этаже отеля «Нью-Гэмпшир» Макс Урик.

— Чертов дурак! — разносился его крик над замерзшей землей, опавшими листьями и удивленными белками в парке.