Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

Все проститутки знали, что медведица Сюзи может появиться в их комнатах буквально через несколько секунд, стоит лишь им крикнуть о помощи, поскольку Сюзи, как всякое хорошо выдрессированное животное, безошибочно распознавала их голоса. Гнусавое повизгивание Бабетты, яростный рев Иоланты, дребезжание сувениров Старины Биллиг. Но для нас, детей, самыми худшими клиентами были стыдливые мужчины, которые мастурбировали на почти не оголявшуюся Черную Ингу.

— Не думаю, что я смог бы дрочить в присутствии медведя, — сказал Фрэнк.

— Думаю, Фрэнк, ты не смог бы дрочить в присутствии Сюзи, — заметила Фрэнни.

От этих слов Лилли передернуло, а я мысленно присоединился к ней. И пока отец находился во Франции с самыми дорогими для нас телами, мы — беспристрастно, как подобает при трауре, — наблюдали за торговлей телом в «Гастхаузе Фрейд».

— Когда я достаточно подрасту, — сказала Черная Инга, — я смогу получать за настоящее дело.

Нас, детей, очень удивило, что за «настоящее дело» платят больше, чем за созерцание Инги и мастурбацию.

Мать Черной Инги планировала не допустить свою дочь до «настоящего дела» к тому времени, как она «достаточно подрастет». Мать Черной Инги собиралась отправить дочь в отставку к тому времени, как она станет совершеннолетней. Мать Черной Инги была пятой ночной дамой «Гастхауза Фрейд» — той, которую называли Визгунья Анни. Она зарабатывала больше денег, чем любая другая проститутка с Крюгерштрассе, потому что копила на достойную отставку (для себя и для дочери).

Те, кто хотел хрупкий цветочек или немного французского, обращались к Бабетте. Те, кто предпочитал опыт и желал сэкономить, обращались к Старине Биллиг. Любители острых ощущений, имевшие вкус к насилию, могли попробовать удачи с Иолантой. Те, кто стыдился сам себя, платили за то, чтобы украдкой поглядеть на Черную Ингу. Ну а ценители абсолютного обмана шли к Визгунье Анни.

Как сказала медведица Сюзи, «Визгунья Анни выдает фальшивый оргазм лучше всех в своем цехе».

Фальшивый оргазм Визгуньи Анни мог вырвать Лилли из самого страшного ночного кошмара, заставить Фрэнка подскочить в постели и в ужасе завыть на темный силуэт портновского манекена, маячивший в изножье кровати, стряхнуть с меня самый глубокий сон, так что я внезапно оказывался бодрым как огурчик и с огромной эрекцией или шарящим по собственному горлу в поисках места, где оно перерезано. Визгунья Анни была живым аргументом в пользу того, что не стоило позволять проституткам занимать этаж прямо над нами.

Она даже могла отвлечь отца от его горя, когда он вернулся из Франции.

— Господи Исусе! — говорил он и отправлялся поцеловать каждого из нас, убедиться, что все мы в безопасности.

Только Фрейд мог спокойно спать в такие моменты.

— Фрейд разберется, — говорил Фрэнк, — его-то уж не надуешь фальшивыми оргазмами.

Фрэнк считал себя очень умным, часто повторяя это замечание, так как, разумеется, имел в виду другого Фрейда, а не нашего слепого хозяина.

Визгунья Анни могла иногда надуть даже медведицу Сюзи, которая ворчала:

— Господи, этот-то у нее точно настоящий.

Или еще хуже, Сюзи иногда принимала фальшивый оргазм за возможный крик о помощи.

— Господи боже мой, это уж точно никто не кончает! — ревела Сюзи, напоминая мне Ронду Рей. — Это точно кто-то умирает!

И она с ревом неслась по коридору второго этажа, распахивала дверь комнаты Визгуньи Анни и набрасывалась со своими ужасными когтями на ходившую ходуном кровать — отчего партнер Визгуньи Анни или пускался наутек, или падал в обморок, или застывал ледяным изваянием. А Визгунья Анни спокойно говорила:

— Нет-нет, Сюзи, все в порядке. Он добрый малый.

К этому времени приводить клиента (по меньшей мере парализованного от страха) в чувство могло быть уже поздно.

— Натуральный апофеоз чувства вины, — обычно говорила Фрэнни. — Только парень собрался кончить, как в комнату врывается медведь и начинает его мять.

— На самом деле, милочка, — говорила ей Сюзи, — некоторые из них именно в этот момент и кончают.

Неужели и вправду некоторые клиенты «Гастхауза Фрейд» кончали только тогда, когда на них нападал медведь? Но мы были слишком молоды; кое-каких вещей об этом злополучном месте мы так и не узнали. Подобно вампирам всех наших прошлых Хеллоуинов, клиенты «Гастхауза» никогда не будут для нас до конца реальными. По крайней мере не проститутки, не их клиенты и не радикалы.

Старина Биллиг (радикал) приходил раньше всех. Как и Айова Боб, он говорил, что слишком стар, чтобы тратить остаток своей жизни на сон. Он приходил так рано, что иногда сталкивался в дверях с последней уходившей проституткой. Это была неизменно Визгунья Анни, которая работала усерднее остальных, чтобы спасти себя и свою черную дочку.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века