Отель «Нью-Гэмпшир»

Я тоже должен был знать источник, потому что мы с Фрэнком по очереди вечерами читали отцу. Отец попросил нас прочитать ему всего Фрейда.

— Так что же тебе снилось, папа? — спросила его Фрэнни.

— «Арбутнот-что-на-море», — ответил отец.

Его собака-поводырь, когда мы сидели за столом, держала свою морду у него на коленях, и каждый раз, когда отец собирался взять свою салфетку, он клал кусок в ожидающую пасть собаки, и та мгновенно поднимала голову и давала ему взять салфетку.

— Не корми собаку за столом, — сердилась на отца Лилли, но мы все любили эту собаку.

Это была немецкая овчарка с черным чепраком и особо насыщенным золотисто-коричневым окрасом, доминировавшим на ее породистой морде; она была невероятно длинномордая, с высокими скулами, так что с виду нисколько не напоминала лабрадора. Отец хотел назвать ее Фрейд, но мы решили, что и так все время путаемся, о котором Фрейде речь. Третий Фрейд, убеждали мы отца, просто сведет всех с ума.

Лилли предложила назвать собаку Юнг.

— Что? Этот предатель! Этот антисемит! — запротестовал Фрэнк. — Где это слыхано, чтобы существо женского рода называли в честь Юнга? — спросил Фрэнк. — До такого мог бы додуматься только Юнг, — возмущенно сказал он.

Тогда Лилли предложила назвать собаку Стэнхоуп — в знак своей любви к четырнадцатому этажу. Отцу понравилась идея назвать собаку-поводыря в честь отеля, но он предпочел назвать собаку в честь отеля, который ему действительно нравился. И тогда мы все согласились, что будем звать собаку Захер. Фрау Захер, в конце концов, была женщиной.

У Захер была одна-единственная плохая привычка: класть морду на колени отцу каждый раз, когда тот садился есть, но отец потакал ей, так что скорее это была плохая привычка отца. В остальном Захер была образцовым поводырем. Она не бросалась на других животных и, значит, не волочила за собой отца неизвестно куда; ум ее особенно проявлялся в обращении с лифтами: она блокировала дверь своим телом, чтобы та не закрылась, пока отец входит в лифт или выходит. Захер лаяла на швейцара в «Сент-Морице», но в основном вела себя очень дружелюбно, разве что сторонилась прочих пешеходов. Это были дни, когда в Нью-Йорке не требовалось убирать за своими собаками на улице, так что отец был свободен от этой унизительной процедуры, которую, как он и сам понимал, практически не мог бы осуществить. Между прочим, отец боялся принятия этого закона задолго до того, как о нем заговорили.

— Я хочу сказать, — говорил он, — что если Захер наложит кучу посреди Сентрал-Парк-Саут, как, по-вашему, я должен эту кучу найти? Достаточно неприятно подбирать дерьмо за собакой, но если ты к тому же его и не видишь, это вообще невероятно тяжко. Я не буду этого делать! — кричал он. — Если какой-нибудь добрый гражданин-законник только попробует заговорить со мной об этом, только предположит, что я несу ответственность за собачьи испражнения, думаю, я воспользуюсь своей битой!

Но пока мой отец от этого был свободен. К тому времени, когда они приняли закон о собачьем дерьме, мы уже не жили в Нью-Йорке. В хорошую погоду Захер и отец ходили на прогулку без сопровождения, они прогуливались между «Стэнхоупом» и Центральным парком, и мой отец мог позволить себе не видеть собачье дерьмо.

В квартире Фрэнка собака спала на коврике, лежавшем между моей и отцовской кроватями, и порой в полудреме я задумывался, кому снятся сны — Захер или отцу.

— Итак, тебе снился «Арбутнот-что-на море», — скажет Фрэнни отцу. — А что еще нового?

— Нет, — сказал отец. — Это бы не старый сон. Я хочу сказать, что в нем не было вашей матери. Мы не были опять молоды, или что-то в этом роде.

— И никаких мужчин в белых смокингах, папа? — спросила его Лилли.

— Нет-нет, — сказал отец. — Я был стар. Во сне я был даже старше, чем сейчас, — сказал он (ему тогда было сорок пять). — Во сне, — сказал отец, — я просто шел вдоль берега вместе с Захер. Мы просто прогуливались, обходили весь отель, — сказал он.

— Обходили руины, ты хочешь сказать, — заметила Фрэнни.

— Ну, — хитро сказал отец, — я, конечно, не мог толком разглядеть, в руинах ли все еще «Арбутнот», но мне казалось, что его восстановили. У меня было такое чувство, что его полностью отремонтировали, — сказал отец, перенося куски пищи со своей тарелки на колени и далее в пасть Захер. — Это был совершенно новый отель.

— И клянусь, он был твой, — сказала ему Лилли.

— Вы же сказали, что я могу делать все, что угодно, разве не так, Фрэнк? — спросил отец.

— Во сне ты владел «Арбутнотом-что-на-море»? — спросил его Фрэнк. — И он был полностью восстановлен?

— Все было в ажуре, да, пап? — спросила его Фрэнни.

— В полном ажуре, — кивнул отец; Захер тоже кивнула.

— Так ты этим хочешь заняться? — спросил я отца. — Хочешь купить «Арбутнот-что-на-море»?

— Ну, — сказал отец, — название надо будет, конечно, поменять.

— Конечно, — сказала Фрэнни.

— Третий отель «Нью-Гэмпшир»! — воскликнул Фрэнк. — Лилли! — закричал он. — Ты только подумай! Еще один телесериал!

— Я еще и над первым сериалом толком не поработала, — обеспокоенно сказала Лилли.