Отель «Петровский»

«Вот именно, что не было. Это все «Петровский». С этим местом явно что-то не то».

Уже гораздо позже, когда он оказался в своем подъезде и поднимался по лестнице к двери квартиры, Илье пришли на ум слова приятеля матери о демонах, что воют по ночам в отеле. Вспомнились слова безглазой медсестры о том, что за ним наблюдают из темноты.

По спине вдоль позвоночника пробежал озноб. Когда он оказался на площадке между вторым и третьим этажами, неожиданно погас свет. Лампочка замигала и потухла.

«Совсем как там, в отеле!» – подумал он.

Полной темноты не было: все остальные лампочки горели, но рядом с Ильей сгустился мрак. По углам точно кто-то плеснул чернил, и тьма стала казаться живой, осязаемой. Илье показалось, что он и впрямь чувствует чей-то недобрый взгляд.

«Мы наблюдаем за тобой… Мы живем в темноте».

Илья никогда и никому не признался бы в этом, но ужас, который вдруг охватил его, был таким душным, таким всеохватным, что у него затряслись руки. Он стоял в подъезде собственного дома, где прошло все его детство; прекрасно знал, что за каждой дверью – люди, обычные люди, занятые повседневными делами, и все же чувствовал себя бесконечно одиноким, заточенным не пойми где…

… в отеле «Петровский». В проклятой больнице! Илье показалось, что он все еще там: так и не смог выбраться, так и бегает по его коридорам и лестницам.

Илья резко выдохнул и, как спринтер, рванул вверх по лестнице. Сердце грохотало в груди, во рту пересохло. Оказавшись на свету, он с трудом перевел дыхание.

Одна из дверей открылась, оттуда вышел мужчина с черно-белой вислоухой собачонкой на поводке. Увидев Илью, сосед приветливо поздоровался, загремел замком. Илья выдавил ответную улыбку и пошел к лестнице, бросив взгляд на темный участок подъезда, который только что миновал.

Однако никакой темноты не было: лампочка горела ровным желтоватым светом, и Илья снова засомневался: так было все или не было?

Чертов отель, пропади он пропадом! Так и до психушки недалеко. Илья решил, что больше близко к «Петровскому» не подойдет.

Только вот Томочка, которая теперь превратилась в «Администратора Тамару»… Она ведь должна бывать там, в том числе и по ночам!

Как же быть с ней?

Глава одиннадцатая

Говорить об этом по телефону Илья не стал: прозвучало бы глупо. Ну, в самом деле, на первый взгляд все очевидно: перебрал лишку, упал, очнулся – ничего не понимаю, не помню. А уж про то, что в подъезде невесть от чего чуть в штаны не наложил, и вовсе никому не расскажешь.

Мише, ясное дело, можно сказать обо всем: у них друг от друга никогда секретов не было. Но даже с ним поговорить об отеле Илья решил с глазу на глаз, да и то всей правды выкладывать не стал. Мише весной и без того хватило проблем с Ильей, чуть не погиб. Опять впутывать его в мутную историю не хотелось.

Через день у Михаила как раз было ночное дежурство в участке, и Илья заглянул после работы.

– Как мать? – спросил Миша, делая им кофе. Илья принес коробку шоколадного печенья.

– Нормально. Сама себе чай наливает, еду в микроволновке греет, даже яичницу жарить научилась. – Он открыл упаковку печенья и выбросил хрустящую обертку в мусорное ведро. – Рисует. Иногда даже можно понять, что.

Вчера мать трясущейся рукой протянула ему листок, на котором было написано: «Прости меня сынок стыдно жить я все думала умерла бы хоть я хотела умереть бог наказал я обижала тебя прости свою мать не водка виновата а я виновата одна кругом перед тобой но я сейчас поняла другой человек ты поймешь».

Запятых и точек не было, несуразно большие печатные буквы разбегались по бумаге неровными рядами, как будто писал маленький ребенок. Наверное, мать писала это целый день, пока его не было.

Илья читал и пытался справиться с собой. Мысль была одна: не зарыдать. Мать смотрела испуганно, не отводя глаз: ждала, пыталась что-то прочесть по его лицу. Но оно, видимо, было каменным – так сильно Илья старался удержать эмоции, и тогда мать замычала горестно, всплеснула здоровой рукой.

Он шагнул ближе, обнял ее.

– Все хорошо, – только и сумел выговорить. – Хорошо. Не переживай.

Всего этого он Мише рассказывать не стал: слишком мелодраматично прозвучало бы. Возможно, когда-нибудь потом. Но главное, Илья чувствовал, что тяжесть, которую он годами носил на сердце – горючая, острая тяжесть давней детской обиды – постепенно ослабевает, перестает больно ранить, стоит лишь позволить себе начать вспоминать прошлое.

– Рисует – это хорошо, – заметил Миша, расставляя на столе чашки. – А мне Леля сегодня звонила.

– И как она там? Что говорит? – спросил Илья, думая о другом.

Миша внимательно посмотрел на друга.

– Ничего особенного. Про это в другой раз. Ты сказал, нужно поговорить про «Петровский».

Илья снял очки, потом снова надел.

– Там творится что-то неладное, – откашлявшись, сказал он.

– В каком смысле – «неладное»? – Миша взял печенье и откусил. – Вкусно.